— Принеси лопату, бледнолицый брат мой, — сказал индеец, отвязывая принайтованый к поясу кожаный кисет.
— Конечно, — сказал Клюзнер. — А зачем?
— Ты хотел посадить кусты у крыльца, так? У меня с собой семена калифорнийской малины, сейчас посеем, на следующий год сеянцы подымутся, зацветут. Будешь на них смотреть, вспомнишь меня, а я где-нибудь в этот момент тебя вспомню. Плохо, что у вас мало солнца, оно неяркое, нежаркое, успеют ли ягоды вызреть, не знаю, они из другого времени. Но всё равно, будет цвести, птицы станут осенью ягоды клевать, листья большие, зеленый ветер у крыльца. Вот только не посеять бы мне вместе с семенами третьего домового.
— Как ты догадался, что у меня их два? — спросил Клюзнер.
— Я их то ли вижу, то ли слышу. Свойство с детства. У тебя твои два на особицу. Один местный… другой то ли привезен, то ли от твоих вещей завелся. У них имена интересные, но я плохо их слышу; если имена их знаешь, мне не говори.
Русскоподобного домового звали Старостин, а финскообразного — Паули Йо. Они не могли ни расстаться, ни толком ужиться и не то что враждовали друг с другом, но как-то перед друг дружкой выделывались: каждый хотел показать, кто в доме хозяин.
Большинство дачных домовых считались привозными, сезонными, однако у хозяев, живущих в утепленных домах круглый год, водились и постоянные. Про Старостина не знали, привезен он или завелся, он был скрытен, как Клюзнер. Потому что известны были случаи, когда домовые заводились, зарождались из душ деревьев, срубленных и использованных для строительства, а капельмейстеров дом на околице был бревенчатый, настоящий. Старостин был рассказчик, говорун. В отличие от Паули Йо — тот и мыслил-то с акцентом, предпочитал философию поведения, всякие шутки, притчи в лицах, нелепые выходки.
Притворившись крысой, Паули промчался перед Клюзнером и индейцем по колодезной тропке и сшиб росший на ее обочине мухомор.
— Эти грибы у нас варят, сушат и курят.
— Зачем?
— Чтобы восчувствовать… как это перевести?.. шаманские полеты.
— Это кому-то надо так суетиться, чтобы восчувствовать, — сказал Клюзнер со смешком. — А я лично всю жизнь безо всяких грибов — кýренных либо вареных — приземлиться не могу.
Тут зазвенело неслышно за сторожкой, где из наперстков пили дождевой отстой с сосновой иголочкой, сев в кружок, гости Старостина, Шерстяной, Мурый, Из-баула, Морфесси, Хованец, Ахти Укко и Имели, и Паули Йо помчался к ним со своей стопочкой.
