мать по улице шла,
в подворотне в мороз
вдруг меня родила.
Батя бледный стоял
и тихонько стонал.
— Ну-ка шубу сними, —
кто-то грубо сказал, —
ведь замерзнет пацан
и простудится мать,
будешь долго потом
этот день вспоминать.
В этой шубе меня
и счастливую мать
притащили домой,
стали дружно качать.
— Первый муринский внук!
Стоит, братцы, обмыть
и спиртяшки стакан
за него осушить!
— Что такое «муринский»? — спросил индеец.
— Мурин деда фамилия была. Моя такая же.
— Так ты из мавров?
— Ты-то откуда можешь знать, — спросил пришедший в восторг Шура-из-подворотни, — что мурин — это мавр?
— У моей бабушки была икона с волхвами, один из волхвов темен был ликом и надпись возле него читалась: «мурин».
— Не видал такой иконы. Не старообрядческая?
— Старообрядческая.
— Бабушка из Вологды?
— Из Венесуэлы.
— Ну… если подумать… прапрабабка в Пушкинских горах обитала, может, и были арапы в роду.
И заиграл, отчаянно забренчали струны: «Вашей милости крестьянка, отвечала я ему, отвечала я ему, господину своему»!
Индейца разглядывали, конечно же, почем зря, вот стоит он бестрепетно, зачем-то в перьях, в бахроме, в мокасинах, чьи-то зубы да косточки в качестве мулек, застежек, деталей, угнетенный колонизаторами, пива не пьет, а мы все интернационалисты, вся очередь и набежавшие к случаю мальчишки, и никто в ментовку или еще куда не стукнет, совсем сдурела страна, «воронок» не летит, не забирают иностранца под белы руки (под смуглы, то есть) в таком прикиде средь бела дня, вот оно — оттепель, оттепель, тепло с носу потекло, а может он с киносъемки, у нас всё время кино на Подьяческой снимают, они-то снимают, а нам надевать, может, он Гойко Митич, хотя, пардон, Гойко тогда еще пешком под стол ходил; да мы ряженых любим, блаженных тем более. А для чего они, собственно, к нам ездиют? так Пушкин сказал — все флаги в гости будут к нам, у индейцев флагов нет, у них тотем; тотем? ну, это кто твой пращур, — медведь, волк, бобрик либо ящер непарнокопытный, ну, мне лично, что флаг, что тотем, пускай, а не налила ли нам Шура чего в пиво.
Глава 6
РАЗНОПОРОДНАЯ ШАРМАННАЯ МУЗЫКА
Приехал принц на белом коне и сказал: «Мойн!»
Приехал принц на сивой кобыле и сказал: «Наздар!»
Два варианта начала святочного фантастического рассказа
Девушка Мила, волею судеб снимавшая комнату на третьем этаже домика-корабля на углу Большой Подьяческой и Никольского переулка, внезапно пропала, совершенно исчезла из жизни Клюзнера, не звонила, не отвечала на звонки. Она нравилась Клюзнеру, да кому только она не нравилась, смуглая восточная красавица, перси, персты, черные гладкие волосы, кто только не старался на выходе из аудиторий ее филфака прижать ее словно невзначай к двери, извиняясь либо улыбаясь, веселую норовистую лошадку, кто только не волочился за нею, студенты, профессора, писатели, художники, будущий нобелеат, завтрашний классик, случайный попутчик.
