Он понял теперь, откуда эта тяга куда-то, которая была с самого начала, вернее, с начала памяти. Он постоял у дверей «Суона и Эдгара»[7], глядя на громыхающие автобусы, увозившие свой непомерный груз на север. Раз он даже встал в очередь, но сообразил, что по новому, заведенному им для себя порядку, пора было выпить.
И вот теперь он оказался, дыша часто и тяжело, как собака, на кожаном сиденье такси. «Хемпстед», — сказал он; затем, глянув на карточку в бумажнике: «Лавровая Дорога».
Там было так хорошо, что невозможно вообразить. Разгоряченный непривычным жаром полуденного солнца (тело его, оставшееся верным в других отношениях, как будто не помнило о смене температур), он клонился под невероятной зеленостью Лавровой Дороги. Он шлепал по лужам древесной тени и, обернувшись, долго провожал глазами двоих, которые шли жарко переплетясь, потея и ни о чем не заботясь. Он прислонился к тонкому стволу дерева и стал смотреть на свой дом.
В саду он увидел двоих детей, и инстинкт подсказал, что это его дети; он ошеломленно смотрел на светловолосую голову женщины, высунувшейся из окна и зовущей их в дом, обладательницы, вне его поля зрения, лодыжек, которые он недавно изучал. Оказалось, его раздирают страннейшие чувства. Внутри, в доме, будет узнавание, предметы, навязывающие свою привычность, улики прошлого. Будут, наверное, восторженные, узнающие лица; конечно, не без выражения упрека, но ведь не мог же он совершить что-то такое, что его невозможно будет принять обратно: он уже немного знал человека, в одежде которого ходил, и был почти уверен, что руки его не запятнаны кровью. И все-таки еще можно было, хотя и с трудом, пойти против течения, несшего его к дому, навсегда оставить Джеймса Драммонда позади. Он стал гадать, кто содержит сад в таком порядке, кто решил выкрасить входную дверь в желтый цвет, какие имена у детей.
Внезапно девочка, без всяких видимых причин, испустила вопль и, сев на клумбу, принялась громко, захлебываясь, рыдать, так, что сердце разрывалось; мальчик, который был постарше, флегматично стоял рядом, по-видимому, мало тронутый. Трудно было не кинуться ее успокаивать, но он теснее прижался к стволу. Через несколько минут чудовищные вопли прекратились так же внезапно, как начались, и девочка начала методично, один за другим, обрывать лепестки розы, запихивая их в толстый кулачок. Тогда за это же с другой стороны клумбы взялся мальчик; набрав сколько надо для таинственной, только им известной цели, они выскребли в земле ямку и закопали в нее раздавленные лепестки, приминая землю кулаками. Закончив разрушительную работу, они тут же о ней забыли, и он стал прикидывать, что бы он сделал как отец. Мальчик, смуглый как он, выглядел невосприимчивым к наказаниям, жилистым и крепким. Девочка, маленькая и светлая, казалась такой хрупкой, что ее нельзя ругать; впрочем, он, вероятно, умел с ними справляться, хотя оттуда, где он стоял, мысль об этом была устрашающей. Неужели удовольствие постоянно видеть рядом свидетеля твоего существования стоило этой боли?
