Кривоград, или часы, по которым кремлёвские сверяют [журнальный вариант] | страница 32

— Гос-с-ссподи! — простонал Костя. — Опять! Опять вы меня попрекаете! Ну сколько можно… Ну не пишу я больше на работе, не пишу, заколебали вы меня своими попреками!

— Почему же, Костенька, — елейно проговорил Утятьев. — А ты пиши, пиши на здоровье. Только не возникай, ежли не просят. И тогда никто тебя ни словечком не упрекнет. Договорились?

В ответ Костя скрипнул зубами и с надутым видом принялся стучать по клавишам машинки.

— Ну вот, из-за вас опечатку сделал, — вдруг процедил он, с пулеметным треском забивая целую строку.

Утятьев не снизошел до ответа.

Признаться, я ничегошеньки не понял из этого сюрреалистического диалога, хотя на всякий случай воспроизвел его дословно. Странный город Кривоград, странная контора, странный писатель-истопник… Хотя, может статься, после больницы я не воспринимаю каких-то элементарных, азбучных вещей. И спрашивать неловко, потому что меньше всего мне хотелось бы показаться недоумком и навлечь на себя подозрение в профнепригодности. Все что угодно, лишь бы не это.

Ничего, как-нибудь освоюсь, дойду своим умом, без лишних расспросов.

Костя выдернул отпечатанный листок из машинки и положил его на стол перед Утятьевым.

— Завизируйте, пожалуйста, — попросил он.

— Сначала согласуй, потом завизирую.

— А Лелька говорит, что теперь будет согласовывать с заказчиком только после вашей визы.

— Что за новости, — проворчал Утятьев. — Все с ног на голову.

Истопник застенчиво развел руками.

— Мудрят, Елпидифор Трофимыч…

— Гм… — Утятьев смерил Костю испытующим взглядом. — Ты что, опять с этими профурсетками поцапался?

Тот опустил глаза и шмыгнул носом.

— А чего они лезут не в свое дело. Сами корову через «ять» пишут, зато меня всю дорогу учат, как текстовки писать. Совсем задолбали.

— Ну что ты с ними собачишься? Раз умный, значит, должен уступить, — Утятьев хмыкнул и расписался в углу листа. — Ладно, иди, согласовывай.

— Покорнейше благодарим-с, — Костя шутовски раскланялся и вышел. Слышно было, как он затопал сапожищами вверх по лестнице.

А я подумал, что если писатель каждую страничку будет визировать и согласовывать, уж лучше ему всю жизнь работать истопником и не переводить зря бумагу, которой мы и так производим чуть побольше, чем в Лесото, и чуть поменьше, чем в Танзании.

Тут дверь отворилась, в комнату вошел долгожданный Хаим Залманыч. Был он толст и приземист, с горделивой осанкой, как и все низкорослые люди. Он держался весьма солидно, еще не промолвил ни слова, а от него уже повеяло таким чувством собственного достоинства, какого хватило бы, наверно, на целый автономный национальный округ. При этом его нос, глаза и брови были раза в полтора крупнее, чем полагалось бы по росту.