Миссия со своим зловещим дополнением — невольничьим рынком — скрылась за поворотом. Впереди показались первые разбросанные постройки Ангры. Миновали амбулаторию со «стеной плача» и снующими туда и сюда сотрудниками в белых халатах. Наконец, остановились перед невысоким зданием, на котором красовалась вывеска: «Бюро координации исследований».
Главный врач был изможденным, с землистым цветом лица и полными отчаяния глазами. Когда Максуэлл излагал ему свою теорию, выражение безнадежности не сходило у него с лица. А когда новоприбывший кончил, врач покачал головой.
— Вздор, — произнес он, — пустая трата времени. Многие уже предполагали, что дикие томбо едят или пьют что-то такое, что дает им устойчивость к болотной лихорадке. Мы самым тщательным образом исследовали все, чем они питаются, исследовали даже отвратительный болотный воздух, которым они дышат. Но результаты всегда были отрицательными. Нет также заметной разницы между группами крови у нас и у них, нет ее и в их реакциях на витамины. В настоящее время мы считаем, что так называемая иммунность томбо основана попросту на естественном отборе. Нынешние обитатели болот — это потомки тех, кто не умер от болезни, и потому они более устойчивы.
— Абсурд! — возразил Максуэлл, которого раздражала уверенность врача. — Что делается с их врожденным иммунитетом после крещения? А оно ведь не влияет на антибиотики. Неужели вам никогда не приходила в голову мысль, что их устойчивость — это результат совершаемых ими тайных обрядов?
— Мы никогда не ведем дискуссий о религии, — жестко произнес врач. — А чем меньше мы будем говорить об отвратительных обрядах болотных дикарей, тем лучше. Уверяю вас, если бы вы знали томбо так хорошо, как мы, то…
Максуэлл махнул рукой и вышел.
— Идем, Паркс. Повторяется история «Знака Черной Руки». Когда ученый ослеплен предрассудками, он уже не ученый.
В госпитале они расспросили о Шан Дхи, прежнем сообщнике Хоскинса. Шан Дхи был обращенным аборигеном, после краткого пребывания у белых сбежавшим обратно к своему племени. Тотчас после крещения он заболел лихорадкой, но оказался настолько сообразительным, чтобы немедленно убежать. Как двойной отступник, он стал чем-то вроде парии: обе стороны терпели его, но относились недоверчиво. Но в качестве посредника он был очень полезен, так как был единственным среди язычников-дикарей, кто знал обычаи белых и говорил на их языке, хотя, как предупреждал Хоскинс, язык этот был весьма своеобразным.
