литературы — Василию Старосельцину: он видел в нем искале-
ченного гопниками Габриэля Гарсиа Маркеса. (Всем известно, что
на Старосельцина напали хулиганы, смачно ударив его по голове
гирей, когда он поздней ночью решил прогуляться).
— Старосельцин сделал свое дело, — говорил Семен, — ве-
ликое дело, за которое и мы умрем или, может быть, тоже сойдем с
ума. Литература — это единственная вещь, придающая существо-
ванию человека смысл. Или иллюзию его. Да и вообще, главное в
литературе — это смысл, поэтому все абсурдисты, по существу, сволочи, они отнимают у нас последнее. Нет состояния, сравнимого
с одержимостью замыслом. Нет преступления страшнее, чем плохо
прописанная фраза. Если я перестану писать, я перестану жить как
полноценный мужик, то есть стану или алкашом, или бандитом, в
обоих случаях меня похоронят в мои тридцать, разница в наличии
почестей. И пускай меня даже не напечатает никто и никогда.
Семену легко было говорить — в отличие от романтичного и
нежного Сережи, в пятом классе Семен побывал в застенках КГБ.
Его вызвали во время урока и привезли к следователю.
— Ваш отец — Кацнельсон Мойр Сигизмундович? — спросил
следователь.
— Да.
— Введите Кацнельсона.
Нервный и красивый Кацнельсон поправлял пиджак, совал в
рот папиросы, которые не курил, и беспрестанно повторял бессмыс-
ленную фразу: «Я ничего не знаю за ресторан «Алмаз».
17
Следователь нахмурился и указал на Семена.
— Это ваше?
— Даже если мое, то не лепите оно ко мне.
— А как же декабрь 1973-го года? Или он выветрился у вас из
памяти?
— Декабрь — нет. Этот молодой человек — да. Его там не было.
Он еще пешком под стол ходил.
— То есть он заходил пешком под стол ресторана «Алмаз» и
выходил оттуда уже с деньгами? Вы передавали ему деньги? Или, может быть — шифрограммы?
— «Сёма, захвати две бутылки водки с подливкой, как мы при-
выкли» — это, по-вашему, шифрограмма? Нет, я же не говорю, что
вы высказались не в точку или это не смешно… Амалия Михайловна
любила мальчика. Да, мы обожали Сёмочку, но он с нами ничего
не обделывал.
Семёна настолько поразило это обвинение, вполне, впрочем, соответствующее его сладким годам, этот позор, павший на голову
отца – фарцовщика в последнем ряду, что он больше никогда не
виделся с ним. И стоило ему вспомнить фамилию «Кацнельсон», стоящую в паспорте, как клеймо, он впадал в прозу.
С первого курса филологического Семена выгнали за то, что
перед тем, как громко хлопнуть дверью, он бросил преподавателю:
«Вы ничего не понимаете в Гомере».
