Эх, дать бы знать батыру Аралбаю! Но как ему сообщить? И до Жомарта не добраться. Бескрайняя наша степь — ничего тут не поделаешь…
Слава богу, хоть мои односельчане не пухнут с голоду. Начали сеять хлеб. Правда, я сам не видел, но, говорят, пшеница уродилась. Спасибо русским мужикам, это Фадес нам помог. Теперь мои джигиты не пойдут с протянутой рукой к Бакену, к Тлеу. Землепашество будет подмогой моим сородичам. Глядишь, и меня помянут добрым словом… Голод — не тетка, но трудно расставаться с тем, что впитано с молоком матери; ни камча, ни дубина тут не помогут, только терпение и добрая воля. Так-то. Русские тамыры научили нас стоящему делу, а мы не пожалеем пота».
Поднялся ветер. Вдыхая запах пряных трав, Суртай почувствовал, что ему дышится легче. О травы земли родимой! Вы впитали солнце нашей степи, что может быть целебнее вас для изболевшего сердца?
— Тетя Курана, не уходи… — сказал Жоламан во сне.
Душа ребенка быстро прикипает к добру. «Кутенок мой бедный! Как-то сложится твоя судьба? Неужто пойдешь за подаянием к чужим людям?»
А на следующий день приехал Куат со своим небольшим отрядом. Потрескивал кизяк, уютно горел огонь в юрте Суртая, двое мужчин говорили по душам и прекрасно понимали друг друга. Подстелив шкуру, Кунтай присела подле них; она пряла шерсть, прислушиваясь к разговору.
Глаза у Суртая впали, усилился хрип в легких, но сейчас он чувствовал себя бодрее. Расправились морщины, на лице светилась благодарная улыбка. Ему хотелось высказать наболевшее, излить Куату душу.
— Брат мой, хоть ты и молод, но я вижу — неплохо разбираешься в жизни, сердце твое не глухо к людской боли. Не смотри на меня так, я и сам понимаю, что дни мои сочтены… не могу подняться… как волк с подрезанными сухожильями. Конечно, это рок мой, злая судьба, но больше всего виню я своих недалеких сородичей. — Суртай тяжко вздохнул, задумался, потом продолжал: — Все пережитое мной, все выпавшие на мою долю невзгоды заставляют меня усомниться в справедливости божьей. Но что толку укорять всевышнего? Еще вчера я был удалым батыром, а сегодня — живой мертвец. Выдохся я, Куат. Мне всегда претила слабость, а нынче я сам слаб и беспомощен. Слабым меня сделал опять-таки мой сородич, ты знаешь, кого я имею в виду, — Тлеу. Он выгоняет меня как паршивую собаку. Когда-то я был его правой рукой, а теперь стал ему обузой. Я не могу обвинять Тауке-хана; неудивительно, что он считает меня зачинщиком стычек с русскими, это Тлеу оклеветал меня, распустил ложные слухи. Как я жалею, Куат, что так поздно познакомился с русскими мужиками. Они такие же бесправные люди, как и мы. Их невзгоды — наши беды. Какого бы ты ни был роду-племени, будь ты русский или казах, и у них, и у нас лишь бедняки подставляют шеи под пули, лишь они до времени сходят в могилу. Понял я это, лишь сам нахлебавшись досыта, но все же открыл глаза на мир.
