Короток осенний день, а ненастье сокращает и его срок, до времени посылая сумерки.
Бедным, сиротливым кажется небольшой аул у подножия Керегетаса. Малочисленный молодняк, летом пасшийся на маленьком джайляу, сейчас, съежившись от холода и бескормицы, дрожит на подветренной стороне юрт. На буром холме доедает последнюю траву косяк лошадей. Над юртами вьются одинокие столбики дыма, они похожи на пряжу скупой женщины.
Белая юрта, стоявшая в середине, хоть и была выше других, роскошью не отличалась. Невесело было в ней. Жар костра не мог согреть лежавшего ничком Суртая. Потрескивал сухой кизяк, пламя обливало закопченное дно чугунного котла, аппетитно пахло свежим мясом. У костра понуро сидела смуглая молодая женщина. Ее головной убор, украшенный бисером, выцвел от времени, полинял от стирок.
Суртай лежал у задней стены плашмя, как медведь. Уже полгода он не вставал, отлеживал бока. Его могучее, налитое тело высохло, обмякло. В последнее время он с горечью думал, что напоминает перекати-поле, подхваченное ветром и брошенное в бескрайней степи.
Молодая женщина выложила мясо из котла. Она поставила перед батыром выщербленную по краям деревянную чашу, предварительно расстелила полотенце.
— Сполосните руки…
— Чтобы поесть в последний раз? — невесело усмехнулся Суртай и увидел исхудавшее лицо жены. Растерянно и робко смотрела она на мужа, ему стало жаль ее. — Ладно, поем. Пусть эта проклятая жизнь продлится еще день. — Суртай вспомнил свои давние стихи: «Зачем, судьба, ты требуешь смиренья? Неужто таково твое веленье?» «Ну что ж, — подумал он, — вряд ли на том свете придется страдать больше, чем здесь. Познав все, невольно обретешь покорность».
Печаль, которую Суртай затаил в душе, невольно вырвалась наружу. Видя, как ему тяжело, жена отвернулась. Закусив губы, она плакала беззвучно, дрожа всем телом.
— Кунтай…
— Вы что-то сказали? — проговорила женщина сквозь слезы.
— Позови Жоламана.
— Сейчас.
Кунтай вышла и вернулась, ведя за руку четырехлетнего мальчугана. Мальчик в нерешительности остановился, она подтолкнула его вперед:
— Иди, иди к коке.
Жоламан подошел к Суртаю. Он играл на улице и теперь оторопел, увидя своего больного отца. Рубашонка порвана, вид жалкий…
Обняв сына, Суртай жадно вдыхал запах его волос. Жоламан почувствовал отцовское тепло и прижался к его груди.
— Коке, ты скоро поправишься, ты же встанешь, коке… Ты велишь Турсуну отдать мою игрушку… — Жоламан стал взволнованно рассказывать о том, как обидел его забияка Турсун, сын старейшины этого аула.
