по-сиротски плачет ветер. Кровь, рыданья и проклятья — вот, что вам теперь досталось. Кровь сегодня, а не слезы, подступает жарко к горлу. Скорбно шелестят барханы, и вскипает жажда мести. Ни мольба, ни стон покорный, — слышится призыв к отмщенью. Что там вопли верблюдицы, дробь несчастного кулана — мой народ, народ счастливый, был затравлен и поруган, от родного пепелища он бежал в пески — о горе!
Пала с Каратау темнота,
Плачет верблюжонок-сирота.
Как расстаться с отчей стороной?
Полнятся глаза мои слезой.
Не обычное кочевье уходило с Каратау. Это беженцы спускались, плакали слезой кровавой, оставляли на отрогах жеребят и скарб сиротский. Оставляли за плечами разоренье, ужас смерти, малышей, врагом пронзенных. Слезы матерей кормящих с молоком земли смешались, а роса — с горячей кровью. В эти дни утрат и скорби даже горы содрогались, слушая мотив печальный, облетевший все дороги. Пыль, бывало, заклубится под копытами гнедого, встанет пред глазами предков призрак юности беспечной и развеется в тумане. Только песня, только песня, этот дух печальной доли, свет и тьму в себя вобравший, вился в небе над кочевьем. Так, в жестокую годину, наряду с бедой стоглавой, появился средь скитальцев кюй, суровый, неподкупный, как булат из бранной стали. Словно минарет священный, он взметнулся в поднебесье, славя гордость, славя стойкость непокорного народа. Нет, не жалость и не робость, — в нем звучала жажда воли, страсть бесстрашного кулана. Эта песня подымала на борьбу, на бой кровавый, чтобы ненависть скрестилась с остриями вражьих копий и в заплаканных глазницах загорались угли мести.
Песня — летопись, преданье. Отодвинь, как полог, время — в той мелодии прекрасной скрыта тайна поколений, обескровленных, несчастных, злобно загнанных в ловушку и молящих о свободе, неутешно, на коленях, как бездетные — о детях. К вам из глубины столетий донесется свет надежды, свет души простой и чистой. И тогда вы различите голос искренний, горячий, свет любви ни с чем не спутать. Ведь земля ее питала — корни, стебли и соцветья, это детство вашей жизни, блеск зрачков, живых и влажных, кровь, бегущая по жилам. Поклонитесь детству жизни, первородству чувств и мыслей. Вслушайтесь в дыханье песни: испытавшее лишенья, трепыхается, как птенчик, сердце — в предвкушенье смерти. Это так. Но выше страха гордость, честь, любовь к свободе, не дающая покоя, если враг отчизну грабит, если он святое топчет. Я надеюсь, что душою, совестью, умом пытливым будете вы, верно, с теми, кто не выдержал глумленья, кто поднялся в лихолетье и позвал народ с собою, чтоб сражаться до победы. Вслушайтесь в дыханье песни: улетела птица счастья, уж никто ее не видит, всюду мор и разоренье, но встает над пепелищем гордая душа народа и пылает словно факел, нет в ней страха да унынья, только ненависть и вера. Был развеян скорбный сумрак, вера все сердца сплотила; присмотритесь и склонитесь перед мощью наших предков, перед их духовной силой, щедро памятью воздайте им за стойкость и отвагу. Это исповедь народа, нет былого — все живое, все зовет и властно манит, так рождается Сегодня — океан из малых речек. Самой крепкой кровной связью дышат звуки старой песни, свет ее высок и ярок, в чем-то он подобен солнцу. Песня вызывает отклик в бескорыстном, честном сердце, ритм ее, сливаясь с пульсом, будит силу, дарит радость.
