Из всего этого следует, в частности, то, что в государстве, которое сознательно и всерьез стремится к лучшему будущему своих граждан (не по принципу "щас я вас облагодетельствую только не пищать!", а по принципу "давайте наконец будем жить по-человечески") литература, посвященная воспитанию способности думать о будущем, должна быть одним из наиболее уважаемых видов искусства.
И действительно, расцветы советской фантастики приходятся как раз на периоды "прорывов" в будущее - на двадцатые и на шестидесятые годы.
В это время, как известно, расцветала и вся литература. В периоды застоя закисала тоже вся литература. Именно когда назревает кризис, все валится из рук и никто толком уже не знает, что и зачем делается, принято объявлять, что, мол, хватит болтать и пора, наконец, самоотверженно делать дело. Как говорил, кажется, Киров, "время спорить прошло, настало время работать". В подобные времена все искусство насильственно ориентируется на воспевание простых ломовых и гужевых - добродетелей. Всякая же непредвзятая попытка рассмотреть последствия претворения этих добродетелей в жизнь, неизбежно приводящая к выводу, что результаты искренней самоотверженности и непоказного трудолюбия, как правило, валятся в какую-то прорву, не давая плодов, не приближая к светлому будущему никого - такая попытка рассматривается как пораженчество, очернительство, подрывная деятельность, надругательство над лучшими качествами народа. Фантастика же оказывалась наиболее хрупкой из-за ее неразрывной связи с будущим, из-за того, что она в принципе не могла укрыться в анализ разрешенных к анализу нынешних и прошлых проблем, а просто-таки обречена была затрагивать проблему грядущего результата, проблему перспективы.
Такова первая и основная общелитературная причина, обусловившая периодические кризисы фантастики в нашей стране.
У текущего кризиса есть вторая, специфическая причина. Всплеск фантастики шестидесятых был связан с НТР. Рукотворные чудеса и ожидание даваемых ими благ во многом определили тон и тематику тогдашней НФ. Когда же стало выясняться, что техника чревата не только благами, тематика и тон начали меняться. Пока не хватало элементарной индустрии, фантасты писали, как без этой индустрии может оказаться плохо и как с нею может оказаться хорошо. Рациональное управление индустрией подразумевалось. Когда мощная индустрия возникла, но некомпетентное и безответственное управление ею стало одним из самых больных вопросов, фантасты не могли не начать писать о том, как плохо будет, если с прогрессом технологии будет прогрессировать не умение, а неумение ею пользоваться. Но тут-то они и оказались костью в горле. Создание звездолетов, машин времени и прочей мало реальной дребедени было прерогативой ученых и инженеров, вторгаться в компетенцию которых - то есть придумывать их правоту и неправоту, порядочность и непорядочность - считалось раз плюнуть. Последствия же создания, то есть применение, приобретение новых моральных навыков управления, адекватных мощи развязанных природных сил, было отдано исключительно в компетенцию директивных органов. Набирала силу тенденция: управление есть священная функция особого круга лиц, куда непосвященным с их убогими соображениями соваться было безнравственно и просто аполитично. Особенно кощунственным стало восприниматься "пустое фантазирование" на эту тему. Описать ошибку академика, трижды Нобелевского лауреата, создавшего искусственное солнце и не сумевшего понять, что с ним делать - это пожалуйста. Описать ошибку члена Всепланетного Совета, который из-за плохого знания географии повесил свежесозданное солнце над Сахарой - ни в коем случае. Это же закамуфлированные нападки на партию, товарищи! Если уж кто плохо знает географию - так это ученый академик, потому что он физик, а специалист, как известно, подобен флюсу, надо с ним и обращаться соответственно; а член Совета не специалист ни в чем, следовательно, во всем академика мягко и мудро поправляет.
