— От Димки. Говорит, его лучший друг.
Димка — бывший одногруппник Мурки, который теперь живет в Америке. Крайне ненадежная личность. Уж мне-то вы поверьте. У меня с этим Димкой был когда-то роман, после которого я бы не решилась давать ему рекомендательные письма. Кроме меня он одновременно встречался еще с одной девушкой из Подмосковья и двумя из Питера. На всех собирался жениться. Путешествовал, между прочим, из Петербурга в Москву и обратно каждую неделю. И вот как-то мы все четверо оказались в гостях у каких-то общих Мурко-Димкиных питерских друзей. Димка этого не ожидал. Он обычно нас по очереди выводил в гости. А тут такая трагедия. Но Димка не растерялся. Он рассадил нас по разным комнатам и весь вечер перебегал от одной к другой. Потом подсадил меня в машину к Мурке, девушке из Подмосковья взял такси за ее счет, одну питерскую пассию отправил в метро, другую — на трамвай, вздохнул с облегчением, засунул руки в брюки и, посвистывая, отправился домой. Димка часто подкидывает Мурке своих американских знакомых, зная, что та обожает подбирать чужих друзей, которых кто-то выбросил за ненадобностью, и создавать вокруг себя атмосферу всеобщего ажиотажа.
— Я читала ему свои стихи! — мечтательно говорит Мурка и машет атласными лапами.
— Ты читала ему свои стихи? — хором переспрашиваем мы и переглядываемся. Не знаю, как у Мышки, а у меня холодеет спина. Противная капля пота тянется вдоль позвоночника.
— Я читала ему свои стихи на площади Искусств, и Пушкин простирал над нами свою длань! — кудахчет Мурка.
— Мур, а он по-русски понимает? — осторожно спрашиваю я.
— Пушкин? — говорит Мурка.
Несколько месяцев назад Мурка, позавидовав поэтической славе Мышки, написала лирический цикл «Упругие движения любви», перепечатала на компьютере и сшила в тетрадочку. Эту тетрадочку она хранит в тумбочке возле кровати, время от времени вытаскивает и читает стихи сама себе на ночь, потому что больше их никто слушать не хочет. А так как у Мурки, кроме двух мужей, никого не было и об упругих движениях любви она знает далеко не все, оказалось, что стихи совершенно некому посвящать. Надо сказать, для всех нас это была большая головная боль, потому что любовная лирика без адресата — все равно, что вешалка без пальто. И Мурка потащилась в Дом книги. В Доме книги она купила словарь мужских имен и сдула его весь от корки до корки в алфавитном порядке, расставив имена над своими опусами. Так стихотворение «Люблю тебя, мой идеал, за керамический оскал!» как бы само собой посвятилось некому Акакию А., а строки «Волос пшеничная гряда — две волосины в три ряда» — товарищу Саят-балды Кирбабаю. Мурка была страшно довольна собой, но тут эта книженция попалась на глаза Лесному Брату, который вообще-то стихами не баловался, а тут размяк от Муркиных ласк и решил взглянуть — а ему-то она что посвятила? И вот листает Лесной Брат эту жидкую брошюрку и доходит до стихотворения, которое начинается четверостишием:
