Где Мишенька проводил время, когда не торчал у Мышки на кухне, никто не знал. Похоже, что нигде. А на кухне он торчал чуть не каждый вечер.
— Здравствуйте! — сказал Мишенька, когда Мышка приволокла его на очередную нашу с ней встречу. — А я Мышин друг! Мы с ней дружим!
Он был очень общительный мальчик.
— Отвечай быстро — он тебе нужен? — спрашивали мы с Муркой.
— Не знаю, — мямлила Мышка.
— Господи, ну что тут знать! Нужен или нет — что трудного? Хорошо. Давай по-другому. Зачем он тебе нужен?
— Не знаю, — мямлила Мышка.
— Что он таскается каждый день со своими гвоздиками? Раз таскается, значит, ты поощряешь? Или нет?
— Не знаю, — мямлила Мышка.
— Что ты ничего не знаешь? Зачем он звонит по сто раз на дню? Тебе больше заняться нечем? Тебе очень интересно, чем он чистит зубы? Интересно?
— Не знаю, — мямлила Мышка.
— Диагноз ясен, — припечатывала Мурка. — Патологическая мягкотелость, отягощенная комплексом неполноценности. Ты его терпишь, потому что думаешь, что тебя больше никто не полюбит. Узнаю джигитскую школу!
Вся эта канитель продолжалась довольно долго. Джигит уже успел передислоцироваться в другую точку распития крепких спиртных напитков, а Мишенька все морочил Мышке голову. Пока не случилась эта история.
Телефон зазвонил в два часа ночи. Вернее, без пяти два. Мыша только приняла тазепам и пыталась уснуть — в тот день у нее произошло очередное решающее объяснение с Джигитом, который не хотел покидать гостеприимных стен ЖЭКа.
— Вышел из метро, — сообщал Мишенька. — Электричек нет. Иду домой по шпалам.
Мышка застонала и повалилась в кровать. Сон сделал ручкой и даже, кажется, шаркнул ножкой. Мышка выползла на кухню, поставила чайник и принялась переживать за Мишеньку. Она сидела у стола, дула на чай и представляла, как Мишенька идет по шпалам в свою то ли Балашиху, то ли Барвиху. Что-что, а страху Мышка умела на себя нагнать. На Мишеньке короткое клетчатое пальтецо. Ветер раздувает полы, забирается за шиворот, колючим шарфом обвивает шею. Почему-то казалось, что ветер обязательно должен забраться в уши и что теперь в ушах у Мишеньки всегда будет свистеть ветер. «В голове у него свистит!» Мишенька загребает снег носками ботинок, начищенных черным гуталином. Или бесцветным? Снег забивается в носки, носки мокнут и тяжелеют. Мишенька все медленней передвигает ногами, останавливается, падает на шпалы и смотрит в небо младенческими глазами, похожими на пенку топленого молока. «На кой черт он мне позвонил! Чтобы я тут с ума сходила?» Потом к Мишеньке подходит компания местных братков. Кепки набекрень, во рту — золотые фиксы. «Какие фиксы? Ты хоть раз видела фиксы? Кто их сейчас носит?» Братки снимают с Мишеньки часы, клетчатое пальтецо, американские джинсы, купленные на вьетнамской толкучке, и бьют ногами в бок. Мишенька плачет и закрывает младенческие глаза. «Он что себе думает? Что я всю ночь буду тут сидеть? На нервах моих решил поиграть? В страсти-мордасти?» Мышка плюхнула чашку в раковину и встала, чтобы идти в постель.
