На эти рассказы Настоящий Джигит и Мышка, кстати, неплохо прожили несколько лет и даже завели обстановку — подержанный гарнитур, состоящий из одного дивана и двух кресел, купленный у соседки тети Мани за полцены. Правда, у одного кресла была чуть-чуть сломана ножка, но это не считается, потому что сидеть на нем все равно было можно — если сделать упор на правую половинку попы и сместиться на пять сантиметров вглубь и вниз. Однажды Мышка сдвинулась чуть-чуть больше и продавила попой сиденье — там, как оказалось, лопнула пружина. Дома никого не было, поэтому Мышка до вечера висела в продавленном сиденье, как в детском горшке, подметая попой пол.
Но это случилось потом, когда они поженились. А пока что Настоящий Джигит таскался в наше машбюро, сидел в кресле и целыми днями глазел на Мышку. Однажды она не выдержала и строгим голосом спросила, что ему, собственно, нужно.
— Ваша дружба! — ответил Настоящий Джигит, сильно налегая на букву «а».
В тот же день Мышка повела его знакомиться с родителями, дедушкой и бабушкой. Мы тоже были приглашены, благо, Мурка как обычно болталась в Москве. Дома у Мышкиных родителей Настоящего Джигита встретили как родного. Усадили за стол, налили настоящего грузинского вина — за этим вином Мышкин папа специально ездил в Елисеевский гастроном и полдня стоял в очереди, — и даже попросили снять папаху, чего делать не следовало, потому что Настоящий Джигит папаху не снимал никогда и ни при каких обстоятельствах и даже спал в ней, я сама видела. Настоящий Джигит принимал знаки внимания благосклонно, кушал хорошо, вел себя скромно, в конце ужина промокнул губы салфеткой, сложил приборы, молча встал из-за стола, вышел на середину комнаты, вскинул руки, крикнул: «Асса!» и сплясал лезгинку, подпевая себе на разные грузинские голоса. В финале танца он подпрыгнул, хряпнулся башкой о люстру, упал на колени, прямо на коленях подъехал к Мышкиной маме и торжественно вручил ей последнее издание пионерских рассказов. После этого демарша он взял Мышку под локоток и удалился. А мы остались. Мы остались с Мышкиной мамой — нежным созданием, Мышкиным папой — чуть-чуть после инсульта, Мышкиным дедушкой — известным театральным критиком, закончившим свою трудовую деятельность до Великой Октябрьской социалистической революции, и Мышкиной бабушкой — выпускницей Бестужевских курсов, которая еще десять лет назад решила, что она Надежда Константиновна Крупская, и с тех пор не помолодела. Да, еще с Мышкиным котом Коточкой, но он не в счет. Мы вызвали «скорую» Мышкиной маме и вкололи ей три литра седуксена. Мы смеряли давление Мышкиному папе и накапали ему стакан валокордина. Мы объяснили Мышкиному дедушке, что он находится у себя дома, а не в Кремлевском Дворце съездов на концерте Государственного ансамбля песни и пляски Грузинской ССР. Дедушка не хотел слушать, хныкал и просился в буфет. Наконец, мы подобрали тарелки, которые Мышкина бабушка расколошматила о стенку, засунули ее в халат и завязали рукава на спине. Мы рассовали их по койкам. И прокляли Настоящего Джигита навсегда.
