- Доброе утро, - ответил я.
- Правда же? Чудесное! А к тебе мальчик прилетел?
- Залетел на денек.
- У тебя замечательный мальчик, - сообщила она мне и указала кистью на машину: - Его?
- Его.
- Знаешь, - она смущенно улыбнулась, опуская глаза, - тебе это, наверное, покажется прихотью, капризом одинокой старухи, выжившей из ума... но, в конце концов, мы так давно и так хорошо дружим, что я могу попросить тебя выполнить и каприз, ведь правда?
- Правда.
- Он мне очень мешает, этот гравилет. Просто давит отсюда, сбоку, такой мертвый, механический, навис тут... Понимаешь? Я не могу работать, даже руки дрожат.
- Машина с вечера на этом месте. Ты не могла сесть подальше, Эми?
- Нет, в том-то и дело! Ты не понимаешь! Здесь именно та точка, точка даосской перспективы, больше такой нет! Она уникальна, я искала ее с весны, тысячи раз обошла весь берег...
Наверное, это была блажь.
- Ты не попросил бы сына переставить гравилет - хотя бы вон за те тополя?
- Парень спит еще, - я пожал плечами и вдруг опрометчиво сказал: Сейчас я отгоню.
- Правда? - Эми восхищенно подалась из шезлонга ко мне. - Ты такой добрый! И не думай, милый, это не блажь.
- Я знаю.
- Я буду очень тебе благодарна, очень. Я ведь понимаю - сегодня тебе особенно не до меня, - она вздохнула, печально и покорно улыбаясь. - А сколько, наверное, у твоей подруги радостей и хлопот!
Нечто выдуманное, привычно искусственное чудилось мне в каждом ее слове - но нельзя же было ей не помочь, хотя я уж лет тридцать не водил машину; я двинулся к гравилету, но Эми грустно сказала:
- А я... Ах. Я еще могу любить, но рожать - уже нет...
Я остановился. Все это звучало скорее претенциозно, нежели искренне, скорее банально, нежели красиво, это годилось бы в двадцать лет, но не в пятьдесят; мне было жаль эту женщину - но меня тошнило.
- В свое время ты мне говорила то же самое наоборот, - проговорил я. - Любить - уже могу...
Она бессильно, чуть картинно выронила кисть, тронула уголки глаз суставом указательного пальца.
- Я всегда... всегда знала, что этим испортила все, - пролепетала она. - Только потому ты и позволил мне уйти... Сейчас я заплачу, - голос ее и впрямь был полон слез. - Почему ты меня не заставил?
- Я его перегоню, - ответил я.
Гравилет был красив - стремительный, приземистый, жесткий; правда, быть может, чересчур стремительный и жесткий для нашего острова с его мягким ветром, мягким шелестом, мягкой лаской моря; возможно, это была и не вполне блажь; так или иначе, я обязан был выполнить просьбу Эми, хотя это, по-видимому, обещало оказаться более трудным, нежели я полагал сначала.
