Со Хи стала широко зевать. Бон Сун продолжала игру, словно наслаждалась действом: «Огунима! Мы хотим стать как ты!.. Огунима! Мы кланяемся тебе!.. Огунима! Мы радуемся твоему величию!..»
Вошел Киль Сан, принес жареные каштаны в миске.
— Опять ты за свое?.. — сказал он Бон Сун. — Так ты и впрямь станешь шаманкой!
— Если ты скажешь моей матери, я тебя убью! — грозно и театрально выпалила Бон Сун.
— Скажу! Почему нет?
— Зачем ты почистил все каштаны? — Бонг Сун взяла миску.
— Чтобы вам удобней было кушать, — ответил Киль Сан.
— Я не хочу чищеные каштаны! — заявила, в свою очередь, Со Хи.
— Отчего же, госпожа? — спросил оторопело мальчик.
— Зачем ты убрал кожуру?
— Чтобы вы не запачкали свои ручки.
— Не буду их есть! Они грязные! Ты почистил каштаны своими грязными руками!
Киль Сан с досадой посмотрел на девочек. Сказал:
— Если будете так себя вести, то больше не буду катать вас на спине.
— Тогда я выпорю тебя, негодяй! — глаза Со Хи уже не отражали злобы, в них была сонливость.
— Простите, барышня! Я напеку новых каштанов.
Когда мальчик ушел, девочки улеглись на теплой циновке и сразу уснули.
Снаружи стемнело. Детей никто не искал. Не явился ни Киль Сан, обещавший принести каштаны, и никто более.
Среди ночи зашла в дом портниха Бон Сун Не, осторожно ступая, чтобы не разбудить детей, укрыла их одеялом, осталась сидеть подле.
В полночь в усадьбу чхампана Чхве пришла смерть. Умер старик Ба У.
Во всем доме зажгли свечи.
Слуга Сам Су с горечью проговорил: «Проклятье!»
А в этот час в горном ущелье, у крепости Госо, прошел человек, держа в руке тусклый фонарь.
В ночь, когда густая темнота и свирепый ветер, прилетевший со стороны реки Сомчин, вступили между собой в схватку, сквозь лесную чащу, утопая по лодыжку в опавшей листве, продирались двое — Ку Чхон и хозяйка флигеля, молодая жена янбана Чхве Чи Су. Вскоре они исчезли в неизвестном направлении.
Несколькими днями позже состоялись похороны старика Ба У, без особых почестей, без присутствия распорядителя траурной церемонии. И пока тело усопшего находилось в помещении заднего двора, перед поминальной дощечкой причитала лишь бабушка Каннан, — её охрипший голос напоминал звук кузнечного меха. Когда старуха, обессилев, умолкла, не оказалось никого, кто бы мог продолжить скорбный плач.
Слуги безмолвно и бесшумно передвигались в угрюмой тишине.
Не понять было, что творилось на душе у госпожи Юн, лицо которой ничего не выражало, и у хозяина дома Чхве Чи Су, скорчившегося в своей обычной позе за столом. В воздухе витала тайна: что случилось в усадьбе? Что крылось за наказанием батрака Ку Чхона и последующим его исчезновением? Все ли действия были согласованы между чхампаном Чхве Чи Су и его матерью, госпожой Юн? А слугам оставалось только перешептываться между собой о том, о сём, да гадать происходящее на свой лад. К примеру, они говорили, что госпожа Юн отправила людей на поиски распутной пары, затоптавшей репутацию семьи в грязь. Выяснить, так ли это на самом деле, было невозможно. Но с другой стороны, на фоне мрачной тишины, во флигеле и днем, и ночью царило беспокойство. Юная госпожа Со Хи терзала окружающих — Бон Сун, её мать-портниху, Киль Сана и Сам Воль — одним требованием: позвать к ней маму. Смотреть на то, как в ярости и неистовстве бьется девочка, было невозможно. Портниха же совсем пала духом, она даже заметно похудела. «Бедняжка Со Хи! Если бы она смогла понять, я бы ей объяснила… За что мне такое наказание?!..» — твердила она, утирая слезы.
