Горбушин действительно стоял в беседке за легким складным кульманом, который смастерил с Шакиром из алюминиевых планок. Они всюду возили его с собой, так как чертить на пятом курсе студентам-дипломникам приходилось много.
Он слышал голоса у крыльца, но не следил за разговором, приучив себя ценить каждую минуту, позволяющую взяться за учебник, раскрыть тетрадь с конспектами или постоять у кульмана. Непрерывные разъезды по стране научили друзей заниматься в любых условиях, порой совершенно не подходящих для этого; перейдя на последний курс заочного политехнического института, они начинали готовиться к диплому.
Последние две недели в Ленинграде Горбушин вовсе не занимался, и это беспокоило его. То собирал для отправки в Голодную степь ящики с инструментом, то оформлял командировочные документы на бригаду, то, будто гром над головой, ошеломили его эти новые, ненужные ему отношения с Руденой…
Дома он успокаивал себя обещанием взяться за книги в поезде, однако дорога оказалась очень интересной, он все время стоял у окна в коридоре, вглядываясь в знаменитую казахскую целину, на сотни километров покрытую пышными кустами верблюжьей колючки, стоящими на этаком подчеркнуто почтительном расстоянии один от другого, словно они посажены рукой человека.
Иногда орел дремал на телеграфном столбе, с великолепным презрением озирая бегущий рядом поезд; верблюды паслись по двое, по трое, по четверо, редко — до десятка. А иногда верблюд неподвижно стоял на горизонте, будто высеченный из серого гранита символ этого безбрежного степного океана, его единственный хозяин и зоркий страж.
А вот кибитки казахов не вызвали в Горбушине радостного удивления, какое вызвала великая степь. Маленькие, желтовато-серые на желтовато-сером степном фоне, они лепились по три-четыре под одной крышей и по двадцать — сорок, очевидно, под несколькими длинными крышами, и ни деревца, ни газончика с цветами на кривых, пыльных улицах… На пороге иного жилища сидела женщина с ребенком на руках, перед нею ползали, бегали ребятишки.
Раз увидел Горбушин казаха в широкополой белой шляпе, он важно ехал верхом на верблюде, а за ним, метрах в пятидесяти, следовала его жена верхом на ишаке. Словоохотливые пассажиры сейчас же объяснили Горбушину, что в старое время коран не разрешал жене казаха ни приблизиться к мужу во время пути, ни ехать на верблюде: ей полагался ишак, и за широким шагом верблюда он должен был семенить на приличном от него расстоянии.
