Мария Сергеевна не сказала мне: «Все будет хорошо», в ее глазах я заметила и встревоженность, а в поддерживающем мои слова «Возможно, и обойдется» услышала свои мысли.
Дня через три-четыре я громко постучала утром в соседнюю стенку, заспанная Мария Сергеевна (она — сова) слегка приоткрыла дверь, я почти закричала:
— Танки в Праге!
— А вам не приснилось? — и тут же впустила меня.
— Какое там приснилось! Спускаюсь завтракать, а из будки раздается пронзительный вопль Шагинян, вопит кому-то в телефон, ничьих ушей не боится: «Вы слышали, чтобы в рай лопатой загоняли? Сталин так бы не поступил! Он Югославию оставил в покое, а Брежнев — танки!».
Все вечера мы с Марией Сергеевной не отходили от «Спидолы» — нащупывали заглушаемую Би-би-си. А вечером того дня, когда узнали о танках в Праге, Мария Сергеевна, безумная мать, так мне сочувствовала, что позвала слушать стихи. Так что не слишком она была неуверенной, знала себе цену, если могла думать, что ее стихи утешат меня. Знала, что хорошие стихи приносят утешенье, и я это знаю. И вправду, — стихи с ее голоса утешили. Последним прочла:
Не плачь, не жалуйся, не надо!
Слезами горю не помочь.
В рассвете кроется награда
За мученическую ночь.
Но еще много рассветов пришлось ждать, — Лена с отцом вернулись гораздо позже, чем я ожидала.
В 1971 году, пока еще Липкин не договорился с Кешоковым о моем почти постоянном житье в доме творчества, именно добрые ангелы Ревичи сняли для меня и моей сестры Ольги, приехавшей ко мне из Баку, двухкомнатную квартиру в самом начале Хорошевки, — рукой подать до Петровых. Похвастаюсь: я и одиночества боюсь. Оля ночевала, а днем работала, ее моя мама устроила в какую-то строительную организацию, — ведь Оля еще не имела прописки. Ночью со мной — Олечка, а вечером или я у Марии Сергеевны и Ариши или они у меня. Но чаще — я у них, если Мария Сергеевна не ждала какого-нибудь гостя. Она предпочитала общаться один на один, так и Лидия Корнеевна, так и я. У них, что ли, научилась, как они у Ахматовой, по уверенью Герштейн? Как-то раз Петровых меня по телефону упредила:
— Ваше овечество, румяннная, сегодня не приходите, я жду ахматовского сироту, поэта Бобышева.
Так я впервые узнала этот термин — «ахматовские сироты». Липкину же Ахматова поручила Анатолия Наймана, и Сёма поначалу помогал ему раздобывать переводы. «Ваше овечество» прибавилось к «Румяннной» тогда, когда Мария Сергеевна возмущалась Сёмой, его, как нам обеим казалось, дурным отношением ко мне. Особенно после истории «О том, что тебе плохо, я должен знать за день!».
