— Сколько тебе рыбы надо? — поинтересовался я.
— Ну, хоть бы мешок, — бросил в воду окурок мужик. — Так-то любой пацан может.
Он поднялся и ушел. Мы с Георгием Афанасьевичем стали ловить дальше. Но голавли больше не брали, одни плотвички.
— Не любит наш народ ловить удочками, — сказал тесть. — Да и с бреднем не больно ходят. Взрывчатку им подавай.
— Тяжелое наследие войны, — кивнул я.
— При чем здесь война? — покосился на меня Георгий Афанасьевич.
— Мы тоже снаряды в костер кидали, — вздохнул я. — Двух одноклассников убило. У нас эти снаряды в каждом лесу валяются...
Тесть крякнул и ушел ловить в другое место.
Как и всякий фронтовик, он не любил говорить о войне. Тем более почти два года был в Эстонии в плену.
— За это его сутки на Лубянке держали! — призналась мне Алена.
— Допрашивали?
— Приехали к нам в Харитоньевский на "воронке" и увезли. Маме сказали, чтоб не волновалась.
— Да, у тебя мужа, можно сказать, на расстрел увозят, а ты не волнуйся! — хмыкнул я.
— Сутки не было папы, мама вся извелась. Ночью, правда, он звонил каждый час.
— Кто звонил?
— Папа! — удивилась жена. — Следователь ему сам напоминал: звоните и говорите, что у вас все в порядке.
— Ничего себе допрос! — снова хмыкнул я. — И о чем они беседовали?
— О партизанском отряде. Папа из плена к партизанам бежал. Пока был в лагере, выучил эстонский язык и приручил овчарку. Когда за ними гнались с собаками, она его не тронула.
— Узнала?
— В лагере он бросал собаке палку, та ее хватала и уносила к охраннику. В лесу тоже схватила палку и убежала.
— А на Лубянке?
— Там он подтверждал сведения о партизанах. Папа воевал в отряде Русина.
— Кто такой Русин?
— Сейчас секретарь обкома в Грозном. А тогда был командиром партизанского отряда. Когда папа работал в Союзе писателей консультантом по Северному Кавказу, они с Русиным часто встречались.
— Ишь, как людей судьба сводит, — сказал я. — Сначала воевали вместе, потом работали. В партию он восстановился?
— Нет, — покачала головой Алена. — Ему предлагали подать заявление, но он отказался.
И тем не менее тесть работал не на последних должностях в Союзе писателей. Но, правда, и не на первых. Там Марков, Михалков, Бондарев. Тоже фронтовики, но с партбилетами. Да и партизаны все-таки отличались от бойцов действующей армии. Мне, как белорусу, это было хорошо известно.
— Значит, отпустили его с Лубянки? — после паузы спросил я.
— Через сутки. Нам, правда, про Лубянку он почти ничего не рассказывал. Наверное, подписку давал.
