– Нет, – процедил отец. – Ты выметаешься. Как паскудная собака. И знаешь, что теперь на два выстрела кальтинского лука не подойдешь к нашим стенам.
Дружинники хмуро проводили чужестранца, готовые в любой момент поторопить его ударами зачехленных битог.
За ужином отец оставался молчалив и вдвойне строго относился к любой шалости моих сестер, отчего за столом вскоре воцарилась полнейшая тишина. Даже Джалла, младшая из девочек, вопреки обычной веселости, старалась не смотреть по сторонам и понуро резала слишком большой для нее кусок айного корнеплода. Не в привычке отца было объяснять свои поступки и тем более признавать ошибки, но тут он сказал, что напрасно устроил перепалку с чужестранцем. Мать посмотрела на него с удивлением и беспокойством.
Затем отец отозвал меня в желтую комнату, тогда уже подготовленную для молотьбы зерна. Встав возле закрома, больше глядя на открывавшуюся за окном стерню, чем на меня, он рассказал о браслете, о связанных с ним семейных преданиях. Собственно, их было немного и большая часть казалась выдумкой. Так или иначе, но я слушал внимательно, а в конце, не сдержавшись, спросил:
– Откуда про него узнал торговец?
Я думал, что отец вновь сорвется и теперь накричит на меня, как днем кричал на чужестранца, однако он лишь качнул головой. Отец не знал ответа. И мне стало не по себе – я понял, что он боится.
– Такие вещи спроста не происходят… – вздохнул отец.
– Может, поговорить с дедушкой?
– Он отдал браслет мне. Значит, я сам о нем позабочусь.
– Яшмовый Ойнитор еще у него.
– Это другое! – Отец резко махнул рукой. – Догадываешься, почему я рассказал тебе об этом сейчас?
– Хочешь, чтобы я проследил за торговцем? Но…
– Нет.
– Тогда… – Я растерянно пожал плечами.
Меньше всего ожидал, что отец решит до срока передать мне браслет. И тем более не думал, что ближайшую ночь проведу с ним на запястье.
– Зачем? Зачем его надевать? И почему…
– Так ходил Вайши́я[2].
На это мне возразить было нечем. И можно понять, с какой тревогой поутру я понял, что браслет утянулся, вживился в кожу. Дернул его несколько раз, раскровил запястье, но ничего не добился. Знал, что моей вины в этом нет, но боялся, что отец все равно станет злиться. К счастью, отец весь день был занят общинными делами, утро провел в Саду старейшин, а в обед уехал на бахченные поля за стенами Кар’ун-Айя. Вернулся лишь к ужину. Выглядел обеспокоенным – настолько глубоко ушел в свои мысли, что даже не замечал, как на скамейке выплясывала Джалла, как в сенцах случился переполох из-за обвалившейся зерновой стойки.
