Вдруг цепи колыхнулись и быстро покатились на неприятеля.
— Ур-р-а-а!!.. — долетело до пригорка.
Комфронта сердито сдвинул брови. Положил бинокль в кобуру и повернул лошадь…
Уужжиижжии!.. — со свистом прямо на улицу спустился аэроплан. Из кабины выпрыгнул летчик.
— Командующий здесь? — закричал он разведчикам.
Но сзади, с ординарцами, уже приближался Снегуровский.
— Что нового? Видели, как Калмыков уходил от нас на Фукдин? Да?
— Так точно, товарищ командующий. Небольшой отряд проскочил вперед и двигается сейчас по тракту в сторону Фукдина. Его конвоируют китайцы.
— Так, хорошо! А далеко ли от боя вы их видели?..
— Верст тридцать-сорок…
Снегуровский скрипнул зубами.
— Три часа! — И, с силой ударив нагайкой лошадь, он стремительно рванулся вниз через Уссури…
Приехав на станцию Розенгардовка, он сразу прошел в броневик и послал во Владивосток в Военный Совет одну телеграмму. И принял от него другую.
В первой было:
«Отряд Калмыкова разбит и захвачен в плен. Сам Калмыков, с небольшой группой офицеров и штабных, разоруженный — под охраной китайцев — ушел в Фукдин».
А во второй стояло:
«Мандарина и его свиту немедленно освободить и сопроводить на китайскую сторону до города Сопки, с подобающим их званию и чину почетом, предварительно извинившись за происшедшее досадное недоразумение. Выезжайте для доклада Военсовету».
Снегуровский еще раз скрипнул зубами, крепко выругался и процедил адъютанту:
— Идите, расхлебывайте это «недоразумение»…
И отдал распоряжение освободить китайцев, а потом грузно опустился на табурет.
— Ушел, проклятый!.. — и в третий раз скрипнул зубами и умолк.
Через полчаса броневик мчался во Владивосток — ком-фронта Снегуровский ехал для доклада в Военный Совет.
