— Ты сожалеешь о старом мире? — сказал я. — Он вряд ли бы пал, если бы был так хорош.
— Я не сожалею, — сказал брат Тегван. — Я трезво смотрю на вещи. За прошедшие четыреста лет мы надели на шею нательные крестики, но едва ли перестали быть дикарями из леса. Нам могла бы помочь Империя[36], но её императоры и её богословы смотрят на нас высокомерно и презрительно, конечно, имеют на это право, с высоты своего знания и величия своих книг, дразнят нас как зверей, а мы и отвечаем, подобно зверям, дикими оскалами. Иоанна Скотта ненавидели при дворе короля франков именно за то, что он знал греческий и считал греческих богословов первейшими. Эригена был тот человек, который остро понимал: всё надо начинать сначала.
— Разве знания Священного Писания недостаточно? — сказал я.
— Для кого как, — ответил брат Тегван. — Эригена ведь рассуждал не для всех. Люди не равны, вернее, они все равны перед богом, но между собой рознятся и по достоинству, и по талантам. Нелепо, наверное, представить, чтобы дикий дан вдруг стал умиляться категориям сущего Аристотеля. Для меня неловко и даже возмутительно утверждать что-то за Учителя, но, полагаю, что он думал о будущих людях, которые захотят изучать и классифицировать этот мир. Может быть, что спустя века над ним посмеются, как над ученической подножкой, но без подножки не бывает магистра.
— Апостол говорил: «Знание надмевает, только любовь назидает»[37].
— Это ошибка, трактовать слова Апостола как противоречие, — сказал брат Тегван. — Ведь любовь без знания может привести к демонам.
— Брат Ансельм мог убить Эригену? — сказал я.
— Мог, — сказал брат Тегван. — Его мог убить любой из братьев. Но на брата Ансельма я думаю меньше всего.
— Почему?
— Брат Ансельм как отражение в воде. Подует ветер, пойдёт зыбь. Засветит солнце, образ будет яркий и добрый. Когда с ним говоришь, будто в пустоту проваливаешься.
— Ты туманно изъясняешься, — сказал я.
— Брат Ансельм всегда наблюдатель. Он может спорить, но никогда не скажет ничего такого, что думает на самом деле. Ему не интересно что-либо делать самому. Он будет слушать, долго, терпеливо, пока ты сам наконец не сделаешь то, чего ему хочется. Я думаю, он складывал мысли Иоанна Скотта у себя в голове, он ими питался, ему стало одиноко после смерти аббата.
— Значит, он мог вдохновить на убийство, — сказал я.
— Мог, — сказал брат Тегван. — Но чьими же тогда мыслями он стал бы питаться? Я уверен, что Иоанна Скотта убил фриз Улферт, наёмный убийца, присланный из Галлии. Ты только посмотри на него: ему человеческий хребет переломить как соломинку.
