Мирослава приняли хорошо, что немудрено, кулаки у него были крепкие, а характер нордический. С товарищами установились ровные дружеские отношения, вполне дистанционные, чтобы можно было поболтать о бабах и втихаря выпить ночью пива, но не более того, искренние разговоры о жизни не являлись стихией Янковского, откровенно говоря, с ровесниками ему было скучно, эти парни ничем не отличались от болванов, с которыми он приятельствовал во Львове.
Его тянуло к инструкторам-наёмникам, суровым, злым мужикам, быстро переходившим от слов к мордобою, давно насравшим на бога и на чёрта, не раз взвешивавших как пушинку человеческую жизнь и которым не надо было лишний раз объяснять, кто сколько стоит. За этими вояками стояла настоящая правда жизни, если и не правда, то, без сомнения, выгода. «Выгода на войне всегда одна, — объясняли им инструкторы. — Если остался цел, остальное прилагается».
Он хотел стать таким же, Мирослав Янковский, и это его стремление заметили и поддержали. Через месяц он командовал отделением, и также выкладываясь на тренировках и обливаясь семью потами, орал вслед за инструктором: «Резче, суки, для доходяг дополнительное занятие после отбоя». Инструктор, американский поляк Бартош, ехавший сзади колонны на квадроцикле, ухмылялся: если его взвод первым займёт гору, другие взводные в воскресенье выставляют кабак в Милане. Янковский снял с отставшего снаряжение и, привязав ремнём к себе, потащил вперёд. «Крепкий пшек, — подумал Бартош. — Привезу ему из Милана пузырь вискаря».
Так летели дни и недели, курсанты падали в ночной сон как в глубокий омут, некоторые, не выдержав напряжения, отсеивались, но таких было немного — человек двадцать пять. Раз в месяц для разрядки им привозили шлюх, из расчёта одну на пятерых. В эти воскресные вечера Янковского приглашали в инструкторскую палатку, он тихонько сидел в тёмном углу, пил палёный виски и ощущал принадлежность к огромному, цельному миру, который закружит его как песчинку, но и не даст помереть в нищете и безвестности. Тщеславием Мирослав Янковский не был обделен.
Примерно за месяц до завершения обучения инструктор Бартош дал ему почитать контракт, десяток страниц мелким шрифтом на польском, английском и латыни.
«Главное это, — инструктор ткнул пальцем в середину контракта. — Срок пять лет, с правом продления. В мирное время жалованье — две тысячи долларов ежемесячно плюс оплата питания и проживание в казарменных квартирах. В случае боевых действий — премия сто долларов в сутки и всякая хрень: за ночные бои, за участие в разведдозорах и так далее, сейчас это тебе не интересно. Дойдёт до дела, всё разъясню».
