На ступеньках, съехав вниз гармошкой, лежал капитан Ковальчук. Идём выше.
Сильный запах гари и газа. Вывороченная дверь. Разбомбленное помещение без рам на окнах. Под грудой изодранных, обугленных полотен — тело того, с курткой. В руке — зажигалка.
В дальнем углу — неожиданно уцелевшие — рама с натянутым холстом. На холсте в живописном порядке — красивые кусочки плоти, тела, туловища кого-то. Видимо, той самой скандальной и гениальной. Я даже не видела её фотографию. Какая жалость. Я взяла отщепленный кусок рамы и начала им дорисовывать, расставлять по местам эти сочащиеся свеженьким пятна и куски средства самовыражения.
Зашёл Макс, спотыкаясь, матерясь и похохатывая.
— Вижу, подруга, ты знаешь толк в кайфе.
Он затянулся ещё раз и подошёл ближе.
— И что прикажешь делать мне?
— Фотографируй.
— Можно, я тебя убью? Интерьер подходящий…
— Фотографируй!
Он щёлкал, я тупо размазывала кровь по грязной тряпке. Никаких чувств, ничего.
— Всё, хватит, — он подошёл и заставил встать на ноги. — Ты всё красиво сделала. Хватит. Идём.
Навстречу, тяжело дыша, бежал один из переодетых соратников капитана Ковальчука. Всё время, пока тут взрывалось, он стоял рядом с машиной и шептался с рацией.
— Земляк! Брат! Товарищ! — крикнул ему Макс. — Мы не виновны, ты — свидетель…
Земляк смотрел вокруг выпученными глазами и судорожно пытался отыскать под плащом оружие.
— Стоять! Не двигаться!
— Но-но! — Макс толкнул его в грудь на ходу. — Без грубостей! Иначе расскажу всем, что ты, вместо того чтобы идти за капитаном, пялился на девушку. Мать, он на тебя пялился, ты пользуешься успехом у милиционеров!
Каждое его слово эхом металось в моей пустой голове. Вдруг как будто кто-то выключил звук, а с ним и картинку.
— Пришла в себя? Вот и хорошо. А то тут муж звонит каждые полчаса, переживает…
Я повернула голову. Рядом с кроватью драила пол старушка в белом. Она подмигнула мне и вдруг засвистела весёлый мотивчик.
— Где я? — спросила я, осознавая, что вопрос, конечно, пошлый.
— В «Скорой помощи»! — старушка вынула из кармана свёрнутые трубочкой газеты. — Вот, хотела взять почитать, думала, ты ещё сутки будешь лежать. Тебе передали.
— А где остальные?
— Газеты?
— Нет… Милиционеры. Макс.
— Милиционеров не помню… Макс… Муж, что ли?
— Нет.
— Ну, сама разбирайся. Какой-то муж тебе всё звонит.
— Врача позовите.
— Потерпи. Скоро обход будет, сам придёт. А звать не буду…
Старушка ещё погремела вёдрами и ушла.
Мои запястья были перебинтованы. Почему? Что я с собой сделала? А в том, что я что-то с собой сделала, не было никаких сомнений. Гормона отчаяния в крови было столько, что хотелось вывернуть наизнанку своё тело и вытряхнуть, вычесать зудящее, дико болезненное и физически существенное, как комок личинок, БЕСПОКОЙСТВО НА ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ ЖИЗНЬ.
