— Ты где? — Макс запутался рядом в портьере. — Блин, с этой её подвесной системой…
Вынырнул и перехватил мой взгляд.
— Что делать, я путешествую — и моя мебель путешествует. Не мог же я бросить любимый диван? Ты готова? Идём.
Мы выползли из восточного рая Инги Васильевны и остановились в тамбуре перед соседской дверью.
— Минут сорок назад его грохнули… Или сильно побили… В любом случае есть смысл зайти… Чувака зовут Жак, любит заскочить к Инге Васильевне и потрещать о том о сём… Сейчас я тебе скажу его фамилию, и ты обалдеешь! Бариновский! И заметь, в нашем журнале он представлен среди прочих в номинации «Лучший политик»!
Я, конечно же, знала. То есть, кажется, знала. События последних недель так испортили мою голову, что я уже ни в чём не могла быть уверена. Когда-то давно, в эпоху моей спокойной и ровно текущей провинциальной жизни, я ничего не понимала в политике. Вряд ли стала понимать и сейчас.
— Что же вы не зашли к нему раньше? — спросила я вдруг. — Вдруг ему помощь нужна была?
Макс молчал. Он смотрел на часы, а я смотрела на него.
— Всё, мать Тереза, вперёд, — он нажал кнопку звонка перчаточным пальцем и прислушался. — Тихо. Думаю, нас не пригласят…
Нажал. Дверь не поддалась. И тут Макс достал из широких штанин КЛЮЧИ и ОТКРЫЛ ИМИ ДВЕРЬ пострадавшего гражданина Жака Бариновского!
Краем мозга я зафиксировала этот момент. Пару метров топала вслед за Максом по коридору и пыталась сформулировать вопрос. Ох, как много новых неприятных ощущений забеспокоило меня!
— Жак! Жак Рудольфович! О, мама мия, язык вывихнул, — он на ходу обернулся ко мне. — Не скорби раньше времени, возможно, он просто напился пьян и валяется среди фикусов… Жак Рудольфович! Мы тут гостили у Инги Васильевны и слышали шум! Решили заглянуть по-соседски! Жак Рудольфович!
Действительно, вокруг валялись фикусы и битая посуда. И ещё — стулья с высокими спинками, лакированными ножками вверх. Стол-аквариум сверкал оголённой подсвеченной спиной, расписная салфетка-скатерть валялась на полу, обёрнутая вокруг ноги человека, который, в свою очередь, лежал рядом со столом. Шея человека была замотана дымчатым шарфом, в руке мрачно поблёскивала вилка, а голые ворсистые ноги лежали на раздавленном гарнире. Макс подошёл ближе, скользя по звонким огурчикам.
— Жак Рудольфович! — тронул он лежащего за плечо.
Потом несколько секунд рассматривал лицо голоногого, пальцами приподняв шарфик.
— Готов. Иди, позируй.
В это мгновение я начала ощущать странный комфорт. Эйфория на грани шизофренического припадка — вот что со мной случилось в тот момент, когда Макс взял в руки фотоаппарат. Я глубже влезла в свои остроносые тапочки и со сладкой болью внутри начала давить гарнирные кучи, катаясь по фаршированным помидорам, рисуя узоры на кремовом ковре. Макс наблюдал за мной со смешанным выражением, пытался остановить. Но не тут-то было! Я сделала новый вираж вокруг головы убитого. С мучительной сладостью и с диким ужасом я обнаружила под тапочками новую краску — кровь. Остановиться. А ещё лучше — сбежать и прямиком в больницу… Но куда там… Моё второе, неподконтрольное «я» уже прижало меня к столу с аквариумным набором. Не сбрасывая тапочки, я взлетела на стол…
