То же случилось и этим утром. Кто-то крикнул: «Берегись!» Голова рыбака, по которой удар пришелся прямо сверху, вдавилась в грудь, как свая в болотистую почву.
Рыбаки понесли раненого к врачу. Те из них, которые теперь называли про себя инспектора скотиной, решили попросить врача выдать свидетельство о болезни. Инспектор был змеей в человеческой коже, и ясно было, что он обязательно станет придираться. А для того, чтобы иметь возможность протестовать, нужно было получить свидетельство. К тому же врач относился к рыбакам и команде с некоторым сочувствием.
— На этом пароходе раненых и больных от работы гораздо меньше, чем раненых и больных от побоев,— ужаснулся он. Он говорил, что каждый случай надо заносить в дневник, чтобы иметь впоследствии доказательства, и довольно заботливо относился к больным и раненым.
— Мы бы хотели получить свидетельство... — начал один из рыбаков.
— Сначала врач как будто удивился.
— Гм!.. Свидетельство?..
— Нам достаточно, если вы напишите все так, как оно случилось.
Рыбаки нетерпеливо переминались с ноги на ногу.
— На этом судне постановлено не выдавать таких свидетельств. Правда, это постановление — произвол, но всё таки... могут быть нежелательные последствия.
Заика с досадой щелкнул языком.
— Недавно был такой случай: пришел ко мне рыбак, который оглох от того, что его ударил Асагава-кун[20], и я, ничего не подозревая, выдал ему свидетельство. И вышел скандал. Ведь такое свидетельство всегда может стать доказательством... против Асагава-кун...
Выходя из каюты врача, рыбаки разочарованно думали о том, что врач тоже больше не на их стороне.
Пострадавшему, к общему удивлению, как-то удалось выжить. Но целые дни слышно было, как он стонет, забившись в непроглядно темный угол.
Когда он начал поправляться и его стоны перестали всех изводить, умер рыбак, больной бери-бери. Ему было двадцать семь лет. Родом он был из Токио, завербован посреднической конторой Ниппари; с ним был еще десяток товарищей оттуда же. Однако инспектор распорядился, чтобы при покойнике оставались только больные, которые не выходят на работу.
Когда его раздели, чтобы обмыть тело, в нос ударило зловоние. На груди копошились отвратительные белые плоские вши. Тело, покрытое чешуйками грязи, было похоже на ствол упавшей сосны. Ребра резко выдавались.
После того как болезнь обострилась, ему было трудно двигаться, и он, по-видимому, ходил под себя. Запах от него был ужасен. И фундоси и рубашка почернели, а когда их сняли, они чуть не рассыпались, как будто сожженные кислотой.
