Краболов — плавучая фабрика, то есть «фабричное», а не «курсирующее» судно, поэтому он не подлежит обычным законам навигации. Расшатавшееся за двадцать лет судно, разбитое, как сифилитик, и годное только на слом, кое-как снаружи подкрашенное, беззастенчиво является в Хакодате. «Почетные калеки» русско-японской войны, выброшенные, как рыбьи кишки, госпитальные и транспортные судна кажутся тенями, бледными привидениями. Стоит развести пары посильней, как трубы лопаются. Когда пароход, зашедший в русские воды и преследуемый русским сторожевым судном (а это случается часто), дает быстрый ход, каждая часть его жалобно скрипит, и кажется, что он вот-вот рассыплется на куски. Он дрожит, словно разбитый параличом.
Но это никого не смущает. Потому что теперь такая пора, когда «ради Японской империи» надо пускаться на все. К тому же, хотя краболов и настоящая «фабрика», но и фабричные законы к нему не применяются. Поэтому другой такой же удобной обстановки нельзя найти.
Сообразительные директора прикрепили к этому делу ярлык: «Ради Японской империи». Шальные деньги текут к ним в карманы. Чтобы действовать наверняка, они, развалившись в автомобилях, обдумывают, как бы им пробраться в депутаты. А в эту же самую минуту за тысячи миль от них, в северном темном море, рабочие «Титибумару» ведут смертельную борьбу с ледяными волнами и режущим ветром!
Спускаясь по трапу к «нужнику», студент думал: «Нет, это и нас касается!»
Прямо против лестницы в «нужник» на стене висела прыщавая от рисовых зерен, использованных вместо клея, бумажка, на которой со множеством ошибок было написано:
Кто откроет местопребывание горнорабочего Миягути, получит две пачки «Батт»[6] и полотенце.
Инспектор Асагава
Дождь и туман не прекращались уже несколько дней. Затянутая пеленой береговая линия Камчатки казалась вытянутой, как минога.
«Хаккомару» бросил якорь в открытом море, в четырех морских милях от берега. На протяжении трех миль от берега была зона русских вод, и вход туда был запрещен.
Разобрав невода, стали готовиться к ловле крабов. На Камчатке светало в два часа ночи; поэтому рыбаки налились спать вповалку, как были, совершенно одетые, и высоких резиновых сапогах выше колен.
Студент из Токио, обманом завербованный на краболов, бурчал, что такие порядки никуда не годятся.
— «Каждый будет спать отдельно». Ишь как ловко говорил!
— Это верно. Спим-то отдельно, только вповалку.
Студентов было около двадцати человек. Из положенных шестидесяти иен аванса у них вычли стоимость проезда, оплату гостиницы, одеяла, тюфяка, да еще дорожные расходы, так что, когда они явились на пароход, каждого было семь иен долгу. Когда они, наконец, это поняли, они опешили больше, чем если бы у них на глазах деньги превратились в сухие листья. Вначале они держались среди рыбаков отдельно тесной кучкой, словно падшие духи, ввергнутые в скопище каких-то дьяволов.
