«Ради дела бы пошла, а так…»
Я подозревала, что Каюмовой хочется выговориться, поэтому в активный диалог не вступала, ограничиваясь кивками и задумчивым мычанием. Она же продолжала ораторствовать:
— Все прынца на белом коне ждешь? Ну жди, жди!.. Я вон тоже ждала.
Дождалась! Только оказалось, что ему любой пенек с глазами — прынцесса, лишь бы женского пола был. На одну ночь, конечно!.. Зато уж такой красавец, такой интеллигент!
Тема гнусного донжуанства красавцев интеллигентов была для меня все еще болезненной и актуальной, поэтому я не удержалась и заметила:
— А чем образованнее, тем, кстати, сволочнее! У них же такой «непростой» взгляд на мир, такая «тонкая душевная организация»!.. Технари еще туда-сюда, а уж гуманитарии!..
— О-о-о! — взвыла мне в тон Наталья. — Сейчас тебе анекдот расскажу про одного моего знакомого юриста…
За анекдотом последовали сетования общего плана на нашу нелегкую женскую долю, затем опять какая-то жизненная история, потом снова сетования. В особую конкретику мы, как ни странно, не вдавались и на личности не переходили — видимо, водки было выпито маловато. Но в целом разговор получился очень душевный. Придя к единодушному выводу, что замуж выходить надо только за дворников, в крайнем случае, за сантехников, мы принялись готовиться ко сну.
Подготовка ко сну заключалась в том, что мы свалили всю грязную посуду в раковину, пустую бутылку выкинули в мусорное ведро и лениво-разморенно прошлепали в комнату. Там я вытащила из шифоньера две ночные сорочки: розовую для себя, салатовую для Натальи. Каюмова, облачившись в ночнушку, стала еще больше похожа на пьяную моль. Причем на моль, ведущую себя абсолютно непристойно. Пока я заводила будильник, она усердно щипала меня за грудь и бедра и весело разглагольствовала на тему лесбиянства.
К счастью, ее пьяное остроумие и буйная энергия иссякли минуты за три.
Наталья сладко зевнула и плюхнулась на тахту.
— Подожди, плед уберу, — проворчала я, ставя будильник на журнальный столик. — Сразу и ляжешь нормально. Только давай договоримся: у стенки сплю я!
Каюмова нехотя приподняла свои тощие бедра, встала, шатаясь, как камыш в ветреную погоду. Я, придержав за высовывающийся уголок подушку, сдернула с тахты красный китайский плед и… завизжала немыслимым, нечеловеческим ультразвуком.
Прямо на моей подушке, заботливо наряженной в цветастую ситцевую наволочку, лежала отрубленная человеческая кисть. Обескровленная и синюшная, с бледными ногтями и полупрозрачными волосками, она зловеще грозила мне оттопыренным указательным пальцем. А на безымянном тускло мерцала серебряная печатка с затейливой монограммой. Я знала это кольцо и знала эту руку. Это была рука Вадима Петровича Бирюкова…
