Не помня себя от ярости, я подскочил к бывшему сапожнику и схватил его за ворот:
— Вы что, ослепли? Не видите, что под ногами делается? Чуть человека не убили!
— Отпустите!
Он вырывался и толкал меня головой. Я опомнился и отпустил его. Орел и Дураченко осторожно понесли носилки дальше, а Козулин остался вытаскивать ногу из своей деревянной западни.
Мы никак не управлялись в срок, установленный комендантом. Кончались последние, минуты, а раненых на пароме было еще восемь человек. Хорошо, что мотострелки помогли сойти легкораненым и тем, кто мог передвигаться с посторонней помощью. А то бы совсем зашились. Но и восемь тяжелораненых тоже немало. Каждого следует осмотреть, опросить, аккуратно положить на носилки и осторожно перенести на берег. А идти надо по мокрому настилу понтона, по неровным и скользким бревнам причала — можно сломать голову и себе, и раненому. Хотя я и набросился на Козулина, но в душе сознавал, что такое могло случиться с любым из нас.
Вернулись за очередным раненым Панько и Бут.
— Берите сперва его! — я склонился над лейтенантом с перебитыми ногами. Он находился в тяжелейшем состоянии.
— Осторожней! — предупредил я санитаров.
И оттого, что я крикнул им под руку, они вконец растерялись и не знали, как подступиться к раненому. Лишь топтались на месте и не решались дотронуться до него. Я крепко выругался и стал им помогать.
— Ну берите же! Бут — за туловище! Панько — за ноги! Раз, два — взяли!
Подняли, положили на носилки.
— Скорее! — напутствовал я однокашников. — Только не уроните!..
А по причалу навстречу Буту и Панько бежали с уже развернутыми носилками Орел и Дураченко. И в стороне скользил по бревнам, сильно прихрамывая, Козулин.
— Скоро, лейтенант, освободите паром? — долетел до меня с берега резкий голос коменданта.
— Товарищ майор, вы же видите…
— Даю вам три минуты! — жестко донеслось из темноты.
Три минуты… На каждого раненого выходит меньше, чем полминуты. Но что можно сделать за двадцать пять секунд?
— А теперь кого? — спросил, вытирая пот с лица, Орел.
— Вот его! — сказал я, придерживая за спину раненого, который очень тяжело дышал и сплевывал кровью. Это был старшина с тремя пулевыми ранениями в грудь. От обильной потери крови он то и дело терял сознание. Когда приходил в себя, вспоминал о каком-то Коле, оставшемся в овраге за немецкими окопами.
Санитары осторожно подняли его и опустили на носилки.
— Положите под голову вещмешок! — крикнул я им.
— Товарищ лейтенант!
