В комнату тихонько вошёл дедушка Панчишин, я даже не услышал. Только тогда разобрал, когда он сел возле меня на кровать и положил руку мне на плечо.
— Послушай меня, Славик.
Ничего я не хочу слушать. Потому что я больше никому не верю.
Дедушка Панчишин силой приподнял меня и обнял. Я сначала вырывался, а потом притих. Мы сидели и молчали. Долго молчали. Я думал. Дедушка Панчишин тоже, наверно, думал.
— Теперь я знаю, почему Раиса Демидовна обзывала меня сиротой, — наконец сказал я. — Потому что у меня нет родного отца.
— Почему же нет? — ласково ответил дедушка Панчишин. — Разве у тебя плохой отец?
— Он лучше всех на свете! Но…
— Подожди, дитя моё, не волнуйся. Ты ведь знаешь, как твой отец любит тебя?
— Знаю. Он сказал, что жить без меня не может, вот как он меня любит. А вы говорите — он мне неродной!
— Ну и что с того! Ведь самое главное, чтобы вы любили друг друга. И уважали.
— А мы и уважаем. Я его, а он меня. Но я всегда думал, что он мне родной…
— Так он же родной и есть. Когда люди крепко любят и уважают друг друга, они — родные. Даже ещё роднее, чем родные. Вот у Раисы Демидовны дети родные, но разве она роднее им, чем тебе твой отец? Подумай об этом.
Я подумал. И правда, сын Раисы Демидовны даже не захотел жить с ней в одной квартире… А что бы сказал мой отец, если бы я не захотел? Он бы просто не выдержал. А может… Нет, ни за что бы не выдержал… Но откуда мне теперь это знать? Ведь — неродной… Теперь я уже ничего не знаю…
Дедушка Панчишин ещё долго сидел возле меня и всё уговаривал. Как будто ничего страшного и не случилось. Но я никак не мог успокоиться. Да и кто бы на моём месте смог? На меня как будто целый самосвал земли высыпали…
Потом бабушка Панчишина позвала нас обедать, ведь я не поехал на Весёлый. Я сейчас — ну просто не мог туда поехать! Знал, что отец с Марусей будут ждать, но не мог, и всё. Они сегодня обещали сказать мне что-то очень-очень важное. Но теперь мне всё неинтересно.
Дедушка и бабушка Панчишины были со мной такие ласковые, старались развеселить. Рассказывали разные смешные истории и сами смеялись. Но я-то понимал, что смеются они для меня. А про отца ничего не говорили. Как будто я мог об этом забыть…
Я давился обедом, ничего не лезло в горло. И смеяться не мог. И, чтобы ни с кем не разговаривать, сказал им, что поеду на Весёлый. Дедушка Панчишин тоже собрался ехать со мной, но я незаметно убежал один.
На Весёлый я не поехал, а просто бродил по улицам и всё думал, думал… Прямо голова распухла от думанья. Обошёл наверняка полгорода, чуть не попал под троллейбус, потому что от слёз ничего не видел. Бродил до позднего вечера совсем один, и видеть никого не хотелось.
