Сквозь тучи снова проглянула луна, и он выключил фары — ни к чему привлекать к себе внимание. Заметив первый же дорожный знак, он вылез прочитать его. Самим своим появлением этот указатель лучше всяких слов говорил, что они находятся недалеко от централы улиц. Ту Хокс уже давно знал, что не в обычае местных жителей было как-то называть рядовые улицы и переулки, и, оказавшись тут впервые, надо было или заранее запастись планом, или подолгу выспрашивать дорогу у прохожих.
В библиотеке лечебницы Ту Хоксу как-то попался план столицы, и названия главных улиц прочно засели в памяти. Прочитав указатель, он понял: всего лишь несколько кварталов отделяют их от шоссе, ведущего из города на восток. Снова взгромоздившись на водительское сиденье, он медленно повел машину дальше и вскоре выехал на широкую улицу, до краев заполненную волнующимся потоком беженцев. Запряженные ослами повозки, ручные тележки, тачки, паровые грузовики смешались в едином порыве бегства. Все повозки и машины были до отказа забиты всевозможной домашней рухлядью, между ними брели мужчины, женщины и дети, навьюченные рюкзаками и узлами.
Однако первое впечатление всеобщего смятения и паники оказалось обманчивым. Когда живая река, словно вязкая жижа, втянула паромобиль и повлекла его за собой, Ту Хокс заметил солдат с карбидными лампами и фонарями. Стоя по обеим сторонам улицы через каждые треть мили, они направляли движение. Первые два поста машина миновала беспрепятственно, однако Ту Хокс не слишком жаждал выяснять, как далеко им удастся уйти, пока кому-то придет в голову проверить у них документы. В военное время отсутствие документов грозило арестом, а может, по принципу «на войне как на войне» — и расстрелом. Поэтому при первой же возможности он свернул на узкую улочку, уводившую куда-то вбок.
— Попытаюсь сделать крюк, — пояснил он О’Брайену. — Оставаться на шоссе слишком рискованно. Надеюсь, не заблудимся.
— Все равно, — простонал тот. — Я же кровью истекаю, мне недолго осталось...
— Не думаю, что так уж и недолго, — проворчал Ту Хокс, но тут же затормозил и осмотрел рану товарища при тусклом свете фонаря, обнаруженного в ящике с инструментами. Как он и предполагал, рана была, в сущности, царапиной и почти перестала кровоточить — рукав уже подсыхал. Перевязав О’Брайена его же платком, он погнал паромобиль вперед.
Ирландец совсем скис, и это наводило на грустные размышления. Сержант всегда был славным солдатом, энергичным, смелым, любил пошутить и очень редко хандрил. Но здесь, когда до него окончательно дошло, что в прежний мир возврата нет, он стал совсем другим. Мысли о смерти постоянно преследовали беднягу, чужого в чужом ему мире, которого он совершенно не понимал. Он был болен, просто болен смертельной тоской по своему миру, тоской, неведомой доселе ни одному человеку.
