Мы, наверное, допустили маленькую тактическую ошибку – Навон ведь рекомендовал нам пробираться к «Трем копытам» по окраине, а мы приперлись в центральную часть городка. Народу становилось все больше. В нас безошибочно признавали чужих и не скрываясь, беззастенчиво и с интересом разглядывали. Некоторые из особо любопытных жителей, особенно из числа слабого пола, даже пытались заглянуть под наши глубоко надвинутые капюшоны. Пару раз мы видели небольшие группы ребят, одетых в знакомые коричневые камзолы, со шпагами у пояса, но пока что их пристального внимания нам удавалось избегать.
Наконец мы вышли на центральную площадь, которая была вымощена булыжником и плотно заставлена трех-, четырехэтажными зданиями, щеголявшими свежей штукатуркой и покраской. Одно из них, выдвинувшее перед собой короткую колоннаду, приподнятую над площадью несколькими ступенями, было украшено вяло обвисшим желто-зеленым знаменем. Внутрь здания вели высокие массивные двери. Видимо, это была ратуша, или... не знаю уж, как тут у них называлось помещение городской администрации.
Возле ратуши стояло несколько экипажей, запряженных лошадьми, и несколько верховых лошадей, привязанных к специально поставленным металлическим столбикам. Народу на площади было очень много, было ясно, что центр города естественным образом являлся и центром вечернего променада жителей. Из соседнего с ратушей здания, из всех окон трех его этажей, несмотря на не погасший еще день, уже лились потоки света и звуки бравурной музыки. Видимо, это был главный местный ресторан. Я сразу почувствовал, что проголодался.
Мы уже почти пересекли площадь и подошли к углу ратуши, собираясь свернуть на небольшую улочку, когда на площадь выползла величественная процессия. Впереди на рослых лошадях гарцевали два молодца в уже знакомых коричневых кафтанах. За ними следовали четыре длинные повозки, напоминавшие диккенсовские дилижансы, только обшитые новой кожей и украшенные странными, довольно грубо намалеванными желто-коричневыми гербами, помещавшимися внутри так же примитивно изображенных венков из дубовых листьев. Замыкали этот причудливый, уродливо-пышный караван еще шестеро всадников.
Когда передняя повозка остановилась напротив ратуши, один из передних всадников спешился и бросился бегом к окошку повозки. Стекло, к которому он приблизился, опустилось и из окна выглянула страшно худая, буквально испитая рожа, обтянутая тонкой, синеватой кожей, с безумно горящими глазами. Единственным ее украшением являлась здоровенная бородавка, торчавшая справа от крючковатого носа. Скользнув взглядом по площади, эта мрачная физиономия негромко что-то скомандовала, и слушавший ее гвардеец кивнул и бегом направился к дверям ратуши. Физиономия скрылась в глубине повозки, и окно закрылось.
