Оркестр был большой, свадебный, и музыка была веселая, шумная, даже крикливая и временами напоминала громкий и разнузданный человеческий хохот. Поднялся занавес. Перед зрителями открылась широкая сцена, пустынная и, благодаря овальной форме стен и потолка, окрашенных в темно-красные цвета, производила впечатление огромной человеческой глотки. От пространной и безлюдной сцены веяло таинственностью. Вдруг из глубины, как бы выброшенный из желудка, на сцене появился человек. Он оказался клоуном; у него был испуганный вид. Оглянувшись кругом и убедившись, что он один и что никто за ним не следит, он громко воскликнул:
— Я человек 14-го столетия! Как я рад, что я, наконец, вырвался из пепелища, — и рукой указал на то место, откуда он выскочил, именно на пищевод в глубине сцены.
В это время вдали показалась фигура нового клоуна, который, крадучись, приближался к первому клоуну.
— Я слышал, ты сказал, что ты человек 14-го столетия, — произнес второй клоун, — но это невозможно, ибо вот я сам человек ХХ-го века, а ведь живем одновременно; ты, друг, не в своем уме.
Первый клоун изобразил ужас на своем лице и подавленным крикливым голосом, жестикулируя всем телом, стал убеждать своего заблуждающегося друга, что теперь век 14-й и что, ели он желает сохранить тело и душу в целости, пусть вместе с ним поскорее бежит из этого места:
— Ведь палачи-то меня держали, а руки у меня были скручены назад; готовились меня четвертовать. Как они меня выпустили, не знаю, но теперь уж на свободе; я чувствую, что мое тело заново составлено из четырех отдельных частей.
— Ты бредишь, — возразил второй клоун, — ужасы 14-го столетия давно исчезли без следа во мраке времен. Будь благоразумен и посмотри на меня: я человек ХХ-го века; мое тело — свидетель того, что я тебе говорю сущую правду; на животе у меня восемь рубцов, на спине и на конечностях тоже восемь рубцов, а, может быть, и больше; эти рубцы означают хирургические операции, которые надо мной были произведены благодетелями, чтобы облегчить мое тело от недугов. Смотри, только что я получил от благодетелей сто подкожных впрыскиваний, чтобы предохранить меня от всевозможных болезней; я чувствую, что моя кожа отклеилась от подкожной клетчатки и я еле двигаю ногами от тяжести этих впрыскиваний, но мне легче на душе, ибо я убежден, что теперь я уже вне опасности от этих убийственных болезней.
Так продолжали клоуны, разговаривая и кривляясь, еще долгое время, а зрители усердно хохотали. Музыка снова заиграла. На сцену вышли танцоры и танцовщицы; последние были одеты, как невесты, с глубокими вырезами спереди и сзади, в красных сапожках, с голыми коленями и бедрами. Танцевали парами и в одиночку; мужчины прыгали, размахивая руками; женщины вертелись, подымали ноги, тряслись всем телом, в особенности грудями и тазом, дико вскрикивали и хохотали, как безумные. Ввиду свадебного празднества, в настоящий вечер классической комедии не поставили. По расторжению брачного бюро в этот вечер все должно быть необыкновенно и весело. После танцев выступали певцы и певицы, потом опять клоуны; а в заключение акробаты и атлеты обоих полов, почти совершенно обнаженные, вышли на сцену и своими телодвижениями, ловкостью и силой приводили в восхищение всех зрителей. Наконец, в боковой стене аудитории с шумом раскрылись механические двери. Это было сигналом того, что спектакль закончен. Все присутствующие встали и через раскрывшиеся двери стали переходить в свадебный зал. Это был огромный зал, великолепно убранный и весело разукрашенный. Люди снова развеселились, стали шуметь, гикать и хохотать. Музыка заиграла вальс, и молодой народ — женихи и невесты — вышли на середину залы и стали танцевать. Кругом стояли или расхаживали родители и младшие члены семейства.
