Тон задавала Мария Сергеевна, юрист из Москвы, за пятьдесят, здоровенная тетка, с зычным голосом, которая по-русски и по-немецки всех нас подзадоривала. В детстве, говорит она, ей довелось читать вот такие стишки: «Гном резиновый сидел на горе резиновой, хлеб резиновый он ел, а потом и околел, нищеброд резиновый». Как выяснилось позднее, она знала и гейдельбергские студенческие песни. Беднягу Буняка она, войдя в раж, изволила назвать «беременным клопом». Золя ее утешала, в туалете, где приходилось шлепать по вонючей жиже, а она заявила: «Законный туалет», вдобавок произнесла грузинский тост в честь замечательной женщины, матери и бабушки, себя самой, ведь, даже будь она простой проституткой, ее все равно бы хвалили и пили ее здоровье.
Всяк норовил щегольнуть познаниями в немецком. «Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?» — знали все, еще несколько строчек Гейне про манжеты и речи и, конечно, «Лорелею», потом Герда, пожилая женщина с мышиными зубками, прочла стишки, какие помнила с юности, примерно такие: «Когда-то с нашей армией я в Вене очутился, у Густы некой в те поры я вкусно угостился…»
Часто смеялись, неизвестно почему, но, глядя на смеющиеся лица, каждый сам невольно начинал смеяться.
Под столом лежала большая белая собака в коричневых пятнах, как выяснилось, она подъедала не только рыбьи головы и хвосты, но вообще все кости (по мнению М.С. [Марии Сергеевны], в появлении слова «скелет» не обошлось без участия Петра Великого, он ведь вообще во всем участвовал, звали его в ту пору минхер), потом вокруг шнырял хорошенький серый котенок, который ничуть не интересовался мышью, чья тень — с большими ушами — вдруг возникла в окне за шторой. Еще была коричневая собака поменьше, и все прекрасно друг с другом ладили.
Небо прямо над нами было густо-синее, воздух совершенно чистый и легкий, в тени свежо, на солнце жарко. В самом деле благословенная долина.
Мелкие серебристые форели, тут и там забавно плясавшие в водоемах, почти высунув голову из воды, были больные. «Dance macabre»[10], — сказала Золя, преодолевая свое обычное недовольство (о ней говорили, что ей все скучно, еда плохая, вода слишком холодная), сказала мне по-французски, что М.С. «femme magnifique», известная «advocatesse»[11] и проч. На обратном пути каштановые леса, вкусные фрукты.
У моря женщины — почти все они не захватили с собой купальные костюмы — образовали группу купальщиц. Внезапно возник этакий заговор против мужчин — три женщины без мужей, одна, Золя, недовольная своим мужем. Особая атмосфера среди женщин, купающихся особняком и нагишом. Я обрадовалась, когда издалека увидела идущего к нам Герда. Здесь же супружеская пара, которая держалась несколько в стороне от всего, муж не может ходить, а на обратном пути Саша Буняк предложил мне спеть «Лили Марлен». «Не поет», — обронил он на мой отказ.
