И вот я на губе. Простая деревенская изба. Сидим на полу. Нас трое. Деревенский мужичок, попавший, как и я, за неуклюжесть и нерасторопность, и молодой парень — ловкий, жуликоватый, прошедший огонь и воду, отбившийся от своего полка. На вопрос, за что попал, отвечает с ухмылкой: «За непочтение к родителям». Подают щи с капустой, начинаем есть. Мужичок чавкает. Парень с ухмылкой: «Эй, ты, чего чавкаешь? А если вас десять соберутся, что будет тогда? Ешь, как человек, не как свинья». Сам он ест быстро, молча, с каким-то врожденным изяществом. Он и вообще все делает хорошо, быстро, красиво. От полка отбился, хочет пристроиться в наш полк. Видимо, это ему не впервой. Остап Бендер в военной форме. Все и всех он знает, все ходы и выходы — такой нигде не пропадет.
Вообще в армии видел я много хороших ребят. Во-первых, мой однофамилец, о чем ни я, ни он тогда не подозревали. Константин Краснов. Старше меня лет на пятнадцать, лет ему под сорок, учитель физики, из казаков. Никогда не расставался с книгой «Бесы» Достоевского, знал почти наизусть, с необыкновенно тонким пониманием стиля. Помню, показывает он мне одну строчку из исповеди Ставрогина, диалог с Тихоном. Ставрогин: «И о дуэли слышали?» — «И об дуэли».
«Смотрите, — говорил Краснов, — вы же филолог, какая точность выражения. Ведь в этих „о“ и „об“ — сразу весь характер человека». О «Бесах» говорил: «Весь фашизм и весь большевизм в этой книге». Как он был прав. Мы понимали друг друга с полуслова, между нами сразу возникли те невидимые нити, которые называются дружбой. Увы! Не суждено было ей развиться. Мы с ним были в разных батальонах. Однажды вечером договорились, что завтра утром я к нему зайду (завтра должен быть выходной). Захожу, казарма пустая. Ночью его батальон угнали на фронт. Полк был запасной — выхватывали по мере надобности то один, то другой батальон.
Было несколько интеллигентов: сын известного ленинградского физика Сыркин, другой мальчишка с физико-математического факультета — Якобсон, молодые, славные еврейчики. Быстро вошли в курс дела, не в пример мне. Маршировали. Уверен, что трусами и дезертирами не оказались.
Помню еще одного парня, высокий, мешковатый. Разговорились по душам, и оказался он, кем бы вы думали, в прошлом, — монастырским послушником. Было дело так. Из зажиточной крестьянской семьи, из Новгородской области. В 1928 году стали раскулачивать, было ему тогда 12 лет. И привел его папаша к дальнему родственнику, игумену захолустной, уцелевшей пустыни. Тот взял его послушником, и жил он в монастыре три года, пока не разогнали монахов. Потом ушел учиться, работал. Большевиков, разумеется, ненавидел всей душой. Со мной беседовал откровенно, готовился перейти к немцам. Мне говорил: «Жаль, что у вас происхождение не то. Ну да как-нибудь». Обо мне однажды сказал очень метко. Простые люди иной раз скажут, как рублем подарят. Сказал: «Ну сейчас вы гений в некотором роде. А что будете делать потом?» Подумав, я ответил: «Гении в некотором роде так обычно и остаются до смерти гениями в своем роде». Так и вышло. Остальные ребята были все из глухомани. Почему-то вышло так: все поголовно из Башкирии, т. е. Уфимской губернии, Уфалейского района.
