— Возможно, — сказал он. — Но это не отменяет того, что все сказанное — произойдет. И разве моя история плоха? История любви смертного и богини, на мой взгляд, весьма романтична.
— Я не опущусь до того, чтобы совокупляться со смертным, — надменно бросила Вельнис.
— Ну что ж, один раз я пойду тебе навстречу, — улыбка аскета стала шире. — Пусть мой ученик будет бессмертным.
Они долго молчали. Аскет смотрел на Вельнис нежно, как на собственную дочь — капризную, но любимую, а Вельнис смотрела в сторону и думала о том, действительно ли братья пойдут на то, чтобы заточить ее в усыпальнице на бесчисленное множество лет — до тех пор, пока миру не придет конец и Солнечный Убийца не освободится.
— Если открывшему силу анкавалэна в равной мере подвластны прошлое и будущее, если само время и наполняющие его события столь же легко определяются им, как определяются рассказчиком события придуманной им истории — для чего тебе умирать от рук моих братьев? — Спросила Вельнис. — Ведь ты можешь сделать так, что они не придут. Или придут, но потерпят поражение и будут вынуждены уйти с позором. Или придут, но вместо битвы — склонятся перед тобой.
— На это есть две причины. — Ответил мужчина. — Хороший рассказчик не утверждает свою власть над своей истории, а напротив, отдает себя ей. Он слушает голос истории и позволяет ему звучать естественно и гармонично, не пытаясь навязать свою волю.
— Но ты мог бы придумать совсем другую историю, где все было бы гармонично без смертей, пыток и бессчетных лет плена…
— Мог бы, но я назвал лишь одну из причин. Есть и другая.
— Какая? — Спросила Вельнис, взглянув аскету в глаза.
— Я не единственный, кто открыл силу анкавалэна, — с легкой грустью в голосе ответил аскет. — Есть и другой. И он желает рассказать совершенно иную историю. В его истории не будет ни любви, ни сострадания, ни счастья, лишь торжество жестокости и насилия. То, что выходит в итоге, представляет собой нечто среднее между тем, что желает он и тем, что желаю я.
Он придумал смерть для меня, а я — для него, и если бы хоть один из нас поддался искушению переписать эти части истории, то второй одержал бы верх во всех остальных событиях, от которых желающему спасти себя пришлось бы отвлечься. Я не боюсь умереть. Придет время, и я буду рожден заново.
— А тот… второй?
— Такие, как он, не рождаются от женщин. Но он будет воскрешен и вернется в мир вскоре после моего нового рождения.
