— А у Васи Новикова есть кто? — спросил Грачев.
Серебряков задумчиво потер рукой подбородок, припоминая семью моряка. Она жила на Украине. Бомба угодила в убежище, и все погибли. Когда на корабль пришло известие, Новикова уже в живых не было.
Капитан 2 ранга пощипал пальцами усы:
— Вот так. Была и у Васи Новикова своя амбразура. У каждого из нас встречается в жизни амбразура, которую надо грудью закрыть. И никак иначе.
Серебряков умолк. Грачев сидел, боясь шелохнуться. Крепко сжал губы. Потом встал:
— Разрешите на минуту сбегать в каюту?
Вскоре Петр вернулся, положил перед Серебряковым небольшой альбом в зеленом замшевом переплете.
— Тут кое-что есть…
Вот на фотографии тихая деревушка, вишни белые, весенние, перегнулись через плетень. Рядом с ним — женщина с застывшим, как это бывает только на снимках, лицом, и паренек — босой, загорелый, в матроске. Женщина Серебрякову показалась знакомой, где-то он видел ее.
— Мама и я, — пояснил Грачев.
А вот большая фотография, семейная. Серебряков, не торопясь, листал новенький, видно недавно купленный, альбом, спрашивал и слушал коротенькие истории из жизни лейтенанта.
— В тельняшке вы?
— Отцовская, — грустно сказал Петр. — Бушлат есть, ремень с бляхой. Все, что моряку положено. Я любил надевать бескозырку. Иду по селу и песню пою.
Серебряков на минуту перестал листать альбом, поднял голову и, щуря глаза, тихо запел: „В нашем кубрике с честью в почете две заветные вещи лежат, это спутники жизни на флоте, бескозырка да верный бушлат“. Так? Бывало, и сам не раз пел. За душу берет, а?
Петр согласно кивнул головой.
— А это, — указал он на маленькую, совсем пожелтевшую фотографию, — друг папин. На лодке вместе плавали. Жаль, фамилии не написал, а то бы я разыскал.
Серебряков перевернул еще страницу и оторопело взглянул на Грачева — вдвое была свернута матросская лента с золотыми, чуть потускневшими буквами: „Бодрый“. Серебряков осторожно вытащил ее из альбома.
— Откуда она у вас?
— Да вы смотрите, кровь-то мать на ленточке так и не отстирала!
Серебряков зачем-то встал, зачем-то переложил книги на столе и резко обернулся — не может быть! Не может быть?.. Потом вдруг порывисто обнял Грачева за плечи и сказал:
— Вот ведь история какая! Человек ты мой…
4
Она увидела сына в окно. Шел он, не разбирая дороги, качаясь из стороны в сторону.
— Опять напился, сил моих больше нет, — почти простонала Дарья Матвеевна.
Кирилл вошел в комнату в грязных сапогах, сбросил с себя рыбацкий жакет, мутными глазами уставился на мать. Она не выдержала, всхлипнула:
