— Скверные обычаи у вас, — сморщила нос Гизела.
— Все так живут, — пожала плечами Гри. — Вот сосватали бы меня, дал бы батюшка за мной богатое приданое, стала бы я на хуторе мужа хозяйкой. Только Финн мне приданого не даст, нечего, скажет, добро разбазаривать, а без приданого никто меня не возьмёт. Век буду на хуторе работать. Да ничего, мне нравится; и тебе ведь помощь с хозяйством нужна, а потом, как детки пойдут, так и с детками…
— Очень нужен тебе муж, который берёт ради приданого! Лучше в горы тебе уйти. Знаешь ведь, что худры могут человека увести и себе подобным сделать? Могла бы я — увела бы тебя.
— Ох, да куда мне в горы, — отмахивалась Гри. Но чем больше слушала рассказы Гизелы, тем больше задумывалась.
В положенный срок понесла Гизела дитя, а после и разродилась благополучно. Финн с женой ещё ласковее стал, на руках её носил, подарками дорогими одаривал. На сына глядел — наглядеться не мог:
— Смотри, — говорил, — весь в меня пошёл. Хочу дочку ещё, чтобы на тебя была похожа, такая же красавица!
А Гизелу чёрная тоска заедать стала сильнее прежнего. Небо голубое над ней, солнце жёлтое светит ласково, работники уважают её, в пояс кланяются — что б не жить? Вот уж на далёкий сон стала похожа прежняя жизнь её. Кабы не разговоры с золовкой, и вовсе бы Гизела о ней забыла. Проснулась она как-то ночью — и поняла, что не помнит лиц сестёр своих. Шепчет имена их: Йерна! Сольва! Коббе! — а перед глазами чернота только. И даже собственного имени уже не помнит бывшая худра. Навеки ей быть Гизелой, и никогда она не вернётся в родные горы.
У Финна на глазах ещё сдерживалась Гизела, не показывала ему тоски своей. А когда не видел муж, сил не было прятать слёзы; целыми днями, бывало, плакала она. Если б и слёзы её в золото превращались, быть бы Финну богаче короля. Гри на это смотрела да хмурилась. Думала она, что пройдёт тоска невестки, как ребёнка родит, ан нет: не полюбила Гизела сына, равнодушно к человеческому отпрыску было сердце её. Кормить кормила, на руках укачивала, всё, что матери положено, делала, но не вызывал в ней малютка ни радости, ни умиления.
— Ещё больше он меня к людскому миру привязывает, — горько сказала Гизела золовке, глядя, как малыш изо рта пузыри пускает. И отвернулась.
Грустно было Гри видеть, как постепенно угасает Гизела, как одна тень от неё остаётся. Видела ведь она невестку и весёлой, и радостной. А теперь ничто не радовало бывшую худру, и серым стал её взгляд.
