— Здорова же ты спать, Гри, — сказал он. — Уж сколько шумим.
— Я вперёд тебя лезть не хотела, — потупила та взгляд.
— Смотри вот, — он легонько подтолкнул Гуллу по направлению к женщине, — невеста моя. Завтра обвенчаемся. Уложи её спать, одежду собери какую-никакую, проследи, чтобы всё как надо было. Она порядков наших не знает.
— Финн… — та, которую назвали Гри, посмотрела на Гуллу чуть не с испугом. — Финн, у неё же хвост!
Гулла застенчиво поджала волокущийся по полу хвост.
— Ничего, — махнул рукой её жених, — как обвенчаемся, отвалится. Делай, что я сказал.
Неслышно вздохнув, Гри подошла к худре. Была она выше её, почти с самого Финна ростом, так что Гулла рядом с ней себя совсем неказистой чувствовала. Сразу видно, у кого тут стать и сила, а кто былиночка невзрачная.
— Пойдём, что ли, — тронула Гри её за плечо. И Гулла послушно последовала за ней.
Братом и сестрой оказались Финн и Гри. Кроме них двоих, было тут четыре работника, а осенью Финн ещё людей нанимал. Хозяин он был толковый, работящий, знал многое, так что Гуллу за ним, несомненно, ждала счастливая жизнь. Всё это Гулле рассказала Гри. Опасаться худры она быстро перестала и в меру сил своих старалась помочь ей освоиться. Для Гуллы ведь всё в новинку было. Что спать в ночной рубашке и под одеялом положено, как волосы укладывать, где умываться. Наверху оказался целый сундук с женской одеждой, и многая Гулле как раз впору пришлась.
— Матери нашей, — скупо объяснила Гри. Сама она в эти платья не втиснулась бы.
Свадебное платье Гуллы тоже раньше принадлежало матери Финна. Белое с красной вышивкой по подолу: наденешь — сожмёт сердце железная рука, потеряют ноги былую лёгкость. Красная шерстяная нить людям душу к телу привязывает, а нелюдь просто по рукам и ногам вяжет. Ох, вынести бы Гулле церковное венчание, колокольный звон!
Гри в платье нелепо смотрелась, куда больше ей пошли бы штаны да вышитая рубашка, в каких Финн вышел. А лучше всего — без одежды вовсе; зачем люди тело своё тканью покрывают, Гулла не понимала. Но её дело здесь не спрашивать, а слушаться, так что смолчала, шла покорно, куда скажут, делала, что велят. Перешёптывания людей, бубнёж священника — всё для неё в ровный гул сливалось. Так, бывало, гудели корни гор, но уже никогда Гулле этого не услышать.
Вот надел ей Финн кольцо на палец — и будто разом оглохла и ослепла Гулла. Молчаливы камни, молчаливы деревья, не поёт трава, не поёт металл. Всю её силу сковал человек и отнял. Да и сама Гулла как человек стала: пропал и хвост, и шёрстка на ногах. И силы ей как человеку отмерено, не больше: ни через забор прыгнуть, ни дерево из земли выворотить.
