— Даже не знаю. Когда-то у древних людей были похороны.
— Но мозг же не уцелел.
— Ещё до трансгуманизма. Тогда не морозили, а просто закапывали в землю. Или сжигали.
— Ах да, да, конечно…
— Это забота родителей. Я не об этом. Её нужно будет похоронить и в душах как-то. Я боюсь за последствия.
— Да. Да. Сегодня же.
— Отойдём на минутку.
«Последняя точка», — мелькнула неуместная мысль.
В прихожей Пиа извлекла из крошечного несессера, в каком женщины носят вставные железы для имитации цветения, нечто белое, плоское и покачала в воздухе.
— Мы приехали по запаху. Сенсоры сигнализировали утечку белкового аэрозоля, да только это был не он. Это были, извини, трупные испарения. Ладно. Подробности, конечно, излишни. При ней я нашла вот это.
— Блокнот. Странно. Пиа вроде не увлекалась антиквариатом. Это… предсмертное письмо? Самоубийство? Но как?..
— Не знаю. Я не стала читать.
На обложке белой потрёпанной книжицы (сувенирная подделка под вещь пятисотлетней давности) было выведено биолюминесцентными чернилами: «Doctori meo, amori meo, morti meo».
— Моему учителю, моей любви, моей смерти. Это…
— Думаю, ты лучше знаешь. О! Вызов. Побегу. Вообще-то следовало бы передать адресату. Но, во-первых, он прямо не поименован. Так что… Во-вторых, будем считать, я из-за спешки прошу тебя передать его кому сочтёшь нужным. У меня и в самом деле срочный вызов. Прощай.
«Спасибо, бывшая моя, а может, ещё и будущая, и вечная, вековечная, не прощай», — мысленно проговорил Пий.
Он изучал дневник сутки, ибо иначе как дневником нельзя было назвать это продолжительное предсмертное письмо. Первые страницы были очень наукообразны. Пиа фиксировала симптомы. Забвение: никаких больше страхов, город памяти пустеет и ужимается. Слуховые галлюцинации: музыка, детский смех. Лёгкость. Эйфорию. «Какие мы молодцы! Кудесники. Трисмегист и… как её?»
Каждая запись заканчивалась страстным, далёким от научности признанием в любви и обещанием дождаться «в Свете» своего Доктора. День ото дня ей всё светлее. Сначала в бредоподобном состоянии, которое она называла старинным словом «сон». Потом из всех предметов, как из медленно разгорающихся в сумерках ламп, начинает струиться благозвучное ароматное сияние. Агница, наверно, этого пожелала бы. И многие не прочь. Может быть, и ты сам лет через двести…
Пий пропустил завтрак, второй завтрак, обед, полдник, кальян и оба ночных перекуса. Его мутило. Ни слова о нём самом, но от самого почерка, от чернил, от впитавшихся кожных секретов разило нетерпением, извращённой страстью, самоубийством.
