— У месье Капитана хороший корабль. Я в этом ничего не понимаю, но мне показалось, что там все замечательно обустроено. С таким кораблем человеку море по колено.
— Да. Омару нужна только его скорлупа, а вот мужчине — очень много всяких разностей.
— Ну, омар не испытывает такой тяги к перемене мест. Пересечь Атлантику, например.
— Ах вот оно как, вы знаете про это?
— Вы хотите сказать, что он и вам рассказывал?
— Черт, вот никогда бы не подумал…
— Это мои большие темные глаза располагают к откровенности.
— Чего только мужчины не рассказывают женщинам, — с серьезным видом покачал головой Кристоф. — Он, наверное, в вас влюбился.
— Возможно. Какая прелесть! Не беспокойтесь, я не буду с месье Капитаном жестока.
— Вы сами в это верите?
— Как ни странно, пожалуй, да. А вы?
— Точно сказать не берусь, — совсем посерьезнел рыбак. — Но если честно, скорее — нет.
— Увидим, кто из нас прав.
— Ну, вот мы и пришли. Не хотите немного виски?
— Да, а потом я пойду прогуляюсь, скажем к мысу.
— Вы думаете, он уплыл? Я имею в виду — насовсем?
— Могу только гадать.
Кристоф раскатисто захохотал:
— Не волнуйтесь, к обеду вернется. Приятного вам аппетита.
«Ну вот, — подумала Натали, отойдя на добрых полкилометра от хижины, — я забыла спросить, почему Кристоф всегда носит домашние шлепанцы. Наверное, потому, что они ему нравятся. Что ж, ответ не хуже любого другого».
Во время утренней прогулки Натали вновь спорила сама с собой. Она была вполне согласна с Кристофом, считавшим Раймонда милым чудаком, который проводит жизнь болтаясь на яхте и сочиняя всякие истории, чтобы придать своей жизни большую значимость. Но с равным основанием она могла признать в нем идеалиста, еще не пережившего крушения иллюзий, а потому способного на обращенный ко всему миру жест, в котором чувствуется не только вызов, но и нечто истинно героическое.
А третье «я» Натали позволяло ей совершенно спокойно доказывать самой себе, что она еще может влюбиться… Какая-то смутная надежда не покидала ее весь день, но к утру, когда об «Оливии» по-прежнему не было ни слуху ни духу, Натали охватило чувство близкое к гордости. Никто не имел ни малейшего понятия, куда исчез Раймонд, а судя по тому, что болтали в баре, он едва ли хоть раз отсутствовал более двадцати четырех часов, с тех пор как приплыл на остров.
«Что за нелепые, детские переживания! — корила себя Натали. — Совсем как у пятнадцатилетней девчонки, которая влюбилась в мотогонщика и бормочет маловразумительные, исступленные молитвы: «Господи, пожалуйста, дай ему выиграть!» Снимется ли Раймонд с места, отправится ли в плавание, достигнет ли Вальпараисо — все это имело огромное значение не только для ее веры в идеал, но для любви. Натали ценила роман лишь в том случае, когда губила его собственной рукой, отказывалась от него, пока еще страстно хотелось продлить мгновение, пока неугасшее чувство оставалось средоточием ее жизни. За последние годы она выработала свой собственный, мистический подход к любви. Для нее это было прелюбодеяние, то есть грех, и не могло не быть таковым; в противном случае связь с другим мужчиной становилась бессмысленным времяпрепровождением.
