Может быть, испытывая жалость к этим людям, фотограф относится к ним несколько свысока. Вот, например, он совершенно бесцеремонно снимает маленькую девочку с голой попкой, которая, боязливо озираясь, уползает от него за ворота, во двор крестьянского дома. Вот другая девочка, постарше, вообще не желает фотографироваться и закрывается руками, словно защищаясь от ударов. Впрочем, среди русских нашлось немало тех, кто доверился и с радостью позировал фотографу невысокого роста: на снимках они смеются и что-то рассказывают ему, ведь он наделен способностью легко поддерживать любую беседу, даже не зная языка.
Впрочем, он уже немного понимает по-русски. Он долго пробыл в России: в августе сорок третьего, когда немцам пришлось оставить Орел, будет почти два года. Позднее он сможет разговаривать с солдатами русских оккупационных частей. А иногда, по вечерам, взяв мандолину (игре на музыкальных инструментах он учится так же быстро, как и языкам: не по нотам, а только на слух), он будет петь любимой женушке и дорогому сыночку русские песни, почти их не искажая.
Однако в Орле он особенно полюбил снимать и еще кое-кого: актеров. Точнее говоря, актрис. Они выступали в СОЛДАТСКОМ ВАРЬЕТЕ. На фотографии, которую отец, по-видимому, сделал из кабины самолета (на переднем плане видны подкосы крыльев), дом, где располагался солдатский театр, он отметил крестиком.
На сцене он снимал канатоходцев, глотателей огня, скрипачей и клоунов. У одного из них — усики щеточкой, но, пожалуй, он больше похож на Чарли Чаплина, чем на великого диктатора. А вот и актрисы. Они выступают в открытых платьях, а то и вовсе полуголыми. Их танцы, наверное, нельзя назвать канканом, но они довольно высоко вскидывают ноги.
Две актрисы ему особенно нравились. Немки они были или русские? Смутно припоминаю, что звали их Ольга и Маша. Они были очень похожи, возможно, сестры. Фотография, на которой они стоят спина к спине, на первый взгляд кажется изображением одной-единственной женщины, кокетливо разглядывающей себя в зеркале.
Актрис он снимал не только на сцене, но и в полутьме за кулисами. А еще на крыше, ярко освещенной теплым солнцем. На одном снимке он сам запечатлен с Ольгой или Машей. Он проникновенно на нее смотрит, а она с улыбкой прижимает к губам указательный палец.
— Конечно, — произносит голос отца на пленке, — случались и неудачи. На какое-то время меня в наказание даже перевели в пехоту. Все из-за анонимного доноса в Берлине. Я-де СФАЛЬСИФИЦИРОВАЛ фоторепортаж, вызвавший большой интерес во всей немецкой прессе.
