— Для политиков, — пояснил отец, — членство в моем клубе — дело чести. Кто не вступит, рискует прослыть занудой и тупицей. Я им достаю только до плеча, но я их охраняю.
Отец усмехнулся. Ему льстило, что его, так сказать, выдумка пользуется успехом.
— Но штука в том, — заключил отец, что у всех один и тот же номер членского билета, вот только — рассмеялся отец, — они об этом не догадываются. Номер две тысячи двести тридцать два. Имея свой номер, каждый чувствует себя не просто частью коллектива, а личностью.
— Передавайте привет отцу, — попросил оператор, — скажите, от гориллы номер две тысячи двести тридцать два!
— Мой отец болен, лежит в больнице, — ответил я. Но оператор, по-видимому, этого не понял.
— Ну, ничего, пусть живет, — рассмеялся он.
— Отец в больнице, ему плохо, — повторил я.
— Ну, ничего, пусть живет, но не слишком наживается на нас, бедных.
Больше я не произнес ни слова. Камера жужжала слишком громко.
В больнице отец говорил слабым голосом, но на пленках, записанных до того, как он туда попал, его голос звучал еще твердо и уверенно.
— Мы кое-как пережили зиму, — рассказывал он. — Отразили два наступления русских, одно — перед Рождеством, другое — после. Многие погибли, но те, кто выжил, вновь собрались с силами и приободрились.
Впрочем, большинство, если честно, хотели одного, — вернуться в Германию. «Мы уцелели, — думали они, движимые простейшим инстинктом самосохранения, — и теперь хотим домой!» К тому же все уже осознали, насколько сильна эта самая Красная армия и как быстро она возродилась после огромных потерь благодаря неистощимым ресурсам этой страны без конца и без края. «Пока не поздно, как можно скорее вернуться!» Это чувство охватило тогда всех хоть сколько-нибудь вменяемых солдат вермахта, но говорили об этом только оглядываясь, не впрямую.
А иногда и вообще помалкивали, слишком было опасно. Ведь никогда не знаешь, кому можно доверять, а кому нет, особенно в войсках пропаганды. А что ты думаешь, пораженчество считалось уголовным преступлением! Ведь именно от нас ожидалось, что мы будем поднимать моральный и боевой дух армии.
Ну, да, это мы и делали. Писали и снимали и для фронтовых газет, распространявшихся среди солдат, и для газет тыловых. Министерство пропаганды тоже пришло в себя после зимнего кризиса и снова стало давать нам очень точные указания. Меньше реализма, больше идеализма!
Мы опять увязли в грязи: русская зима не только начинается, но и заканчивается распутицей. В окопах вода стояла по колено, бункеры и блиндажи превратились в пруды. Солдаты целыми днями ходили в мокрой форме. Ночью она замерзала, а днем снова оттаивала.
