Воспаленный мозг пытался выдать более-менее приемлемый текст заговора для завтрашней сечи, ибо сил физических могло и не хватить тому юному телу, в котором я пребывал, благо, что сила Ульва, бурлящая внутри, позволяла почувствовать возросший потенциал моего духовного естества.
Не придумав ничего лучшего, я решил заговорить изрубленный щит, подобранный мною после смерти владельца столь нужной вещи:
Береги от смерти, прикрывай от стали
В адской круговерти подрязанской брани
Пусть с горячим словом жизнь в тебя вольется
Как взойдет Ярило хладным, зимним солнцем!
Выдав в мир обрамленную в слова волю, я, укутавшись в шкуру, уснул сном младенца и был страшно разбужен грохотом второго дня сечи.
Противник, перегруппировав силы, влив в поредевшие ряды передовых туменов (отряд в десять тысяч сабель) свежих воинов, со всех сторон двинулся на штурм города, гудящими трубами поднимая боевой дух атакующих.
Тяжелым уханьем, протяжному звучанию труб, отвечал далекий набат, призывая подняться усталую рать с новой силой, против угрозы православному миру.
Схлестнулись. На смену трем лестница пришли пять. Потеря каждого воина с нашей стороны все острее чувствовалась в необходимости противопоставлять хоть что-либо лезущим на стену монголам.
Я метался от края до края защищаемого участка, силясь перекрыть возникающие повсеместно, мертвые бреши в рядах защитников.
Не было в тот день человека в Рязани, не взявшего в руки оружия, не считая уж совсем малых младенцев, да немощных стариков.
Не смотря на пренебрежение деда Владимира ко всей мирской круговерти, даже он показался на укреплениях, ловко орудуя длинным кинжалом. В отличие от прочих осажденных, старый дед не прикрывая свои седые мощи ничем, кроме белой рубахи и молитвенного слова.
Но и мой языческий заговор подействовал. Покативший кубарем в момент схватки с грузным монголом я не заметил, как заговоренный щит вылетел из моих рук, опадая со стены вниз, в городскую сторону, к коптящим смоляным котлам.
Драка разоружила нас, превратив в клубок рычащих и лягающихся тел. Не ведаю, долго ли шел поединок, но как бы я не старался, свежий монгол все-таки одолел утомленного меня, заняв позицию сверху.
Его широкое, грязное, загорелое лицо ослепительно осветила улыбка торжества ровных, белоснежных зубов, так не свойственных образу сурового кочевника.
Одной рукой сжав мое горло, монгол полез за голенище желтого сапога, выхватывая притаенный нож.
«Вот и все!» стремительной птицей пронеслась в голове страшная мысль и вдруг помощь пришла с того направления, с которого я не ожидал.
