. При этом авторы резолюции абсолютно не скрывали того, что отказ от принципа эквивалента открывал дорогу к массовому произвольному насилию и террору. «Усложнение и обострение классовой борьбы, — подчеркивали они, — требует в настоящее время от советского суда применение самых разнообразных методов борьбы с классовыми врагами, стремящимися сорвать социалистическое строительство, отнюдь не останавливаясь перед их прямым подавлением и уничтожением (террор)»
[12]. Что же касается «колеблющихся элементов из среды самих трудящихся», то их «необходимо принудительно воспитывать к дисциплине»
[13].
Аналогичную позицию в вопросе о реформе УК занял и I Всесоюзный съезд марксистов-государственников и правовиков[14]. В соответствующей резолюции съезда отвергались не только «эквивалентность и дозировка в уголовной политике», но и вообще сам принцип уголовной ответственности по закону. Правый уклон, как следовало из резолюции, проявляется «в либеральном понимании и истолковании революционной законности, что, в частности, в применении к уголовной политике означает протаскивание явно или искусно завуалированного буржуазно-лицемерного принципа: «нет преступления без указания на то в законе»[15]. Левый уклон, соответственно, усматривался в мелкобуржуазном радикализме в сфере уголовной политики, в недооценке революционной роли советского уголовного права, пролетарского суда как органа подавления классовых врагов и т.д.[16] Иначе говоря, левые радикалы, по мнению более прагматичных авторов резолюции, не осознали, что революционное насилие можно осуществлять и с помощью советского уголовного права и пролетарского суда. Они, можно сказать, сгоряча недооценили репрессивный потенциал «пережитков» буржуазно-правовых форм и институтов в надлежащих руках. Само же использование буржуазно-правовых форм, по откровенному признанию участников съезда, является «орудием пролетарской диктатуры»[17].
Объявляя собственно правовые принципы (ответственность по закону, за конкретный состав преступления, при соблюдении принципа эквивалентности между преступлением и наказанием и т.д.) отжившими элементами буржуазной формы права, авторы резолюции как раз в отрицании этих форм видели существо советского уголовного права: «право переходного периода в своем развитии должно представлять процесс преодоления этих буржуазных элементов»[18].
В дальнейшем борьба против права на «правовом фронте», как в теории, так и на практике, стала неумолимо ужесточаться. Один из видных теоретиков права послереволюционного времени Е.Б. Пашуканис полагал (ориентируясь на представления о праве Маркса, Энгельса и Ленина), что буржуазное право — это исторический наиболее развитый, последний тип права, после которого невозможен какой-либо новый тип права, какое-то новое, послебуржуазное право. Пашуканис — ортодоксальный (в духе марксизма и коммунизма) противник всякого права, права вообще, как обреченного на отмирание буржуазного явления. Вообще для коммунистической идеологии и социалистической практики отрицание права и установка на перевоспитание человека — это два взаимосвязанных и дополняющих друг друга аспекта отрицания личности и утверждения коллективистской общности. Действительно, там, где человек теряет свою свободу, индивидуальность и личность, где он не признается субъектом права, там он вновь как несвободное, незрелое, несовершеннолетнее существо становится объектом воспитания и перевоспитания в духе «идеалов» послушного «сочлена» коллектива, класса «трудящихся», народа и т.д. Отсюда, кстати говоря, и облюбованная марксистскими идеологами тема разговоров о воспитании и перевоспитании всех и вся, особенно — о воспитательной роли «отмирающего» права. Крайне большие надежды при этом, естественно, возлагаются на пролетарское уголовное право, точнее говоря — на карательную политику.
