Для кого?. Для Кого-Нибудь, «Для гипотетического Альтер Эго», — как ответил Стравинский на вопрос, для кого он сочиняет музыку Подросток, нацарапавший на скамейке: «здесь был Валера», конечно, не сознавал, зачем и почему он это делает. Работал инстинкт.
Из недр небесных всходит гений,
соединитель поколений,
комета с ледяным хвостом.
Он странен, как закон природы.
Он страшен, как страшны уроды.
Но есть таинственность и в том,
как хищно маленькие души
вгрызаются в чужие уши,
как, утвердить себя стремясь,
недоумытые поэты
маракают автопортреты
и дарят с надписями грязь,
как недознайки, недосмейки
садятся хором на скамейки,
на стенки лезут и поют.
Везде один и тот же голос,
не отличимый ни на волос
МЫ БЫЛИ ЗДЕСЬ МЫ БЫЛИ ТУТ
Со сладострастием заборным
ползем на небо ходом черным,
а сатана играет туш…
Но погодите же… а вдруг вы
прочтете сквозь немые буквы
О, поглядите же на стены,
они нам заменяют сцены
и трубы Страшного суда.
АХ, как же вы не догадались,
мы были здесь и мы остались
и остаемся навсегда..
Это стихотворение вместе с еще одним, об одиночестве Пушкина, товарищ мой и благословитель стихов, поэт Олег Чухонцев отобрал для публикации в журнале «Новый мир», и оно, по случайности или с каким-то смыслом, не знаю, оказалось напечатанным в непосредственном соседстве с главами из «Архипелага ГУЛАГ» Александра Солженицына.
Масштаб несравним, но правильно.
История России и СССР как история одиночества еще не написана, хотя составности такого видения уже есть, и немало.
Исключения наше отечество в этом смысле не составляет история всего человечества — история одиночества во всем его многоцветий, образующем при смешении грязно-серый цвет.
Поездив по земному шару, я насмотрелся на одиночества разноязыкие, разнофлаговые, разнобожные, разножестокие… Везде суть одна — эгоистическая разобщенность, вошедшая в кровь и плоть как личности, так и общества в целом. Одно всюду — но можно отметить, что над нашим российским массовым одиночеством история потрудилась особенно обстоятельно, поиздевалась смачно, садистски.
Советский режим стал, как и всякий тоталитарный строй, ложной опорой миллионов одиночеств, на самом же деле их мясорубкой, конвейерной фабрикой разобщенных человеко-деталей, массовой расчлененкой.
Я это сызмальства ощутил собственной шкурой, всосал в печень, впитал в кости — кошмарное, все еще длящееся похмелье после великой пьянки — бредового обольщения революционным единством трудящихся…
из реквиема василию симочкину
