— На посошок, Витя, — кротко отозвался Назар Захарыч. Совершенно ясно, что, несмотря на перевес в годах, он ходил у Горчакова под каблуком, тихий человек, добренький, безответный. Я не мог представить его молодым, в шинели…
— Ладно, — разрешил Горчаков. — Доброй ночи. Борис.
Он ушел в прихожую, высокий, жесткий, собранный, раз навсегда определивший свою позицию и не собиравшийся отступать. Когда твой противник сильный человек, его даже уважаешь; легче, если он рыхлая ничтожная личность, с тем проще, его неприкрыто презираешь, а сильного презирать невозможно, нужно что-то большое, чтобы перестать его уважать.
Назар Захарыч допил посошок и встал.
— Доброй ночи, Боря, — сказал он плюшевым голосом. — Вы не обращайте внимания на все, что Витя про политику… Просто вспомните детишек в неблагополучных странах, видели ведь фильм? Ужас…
— Послушайте, — сказал я. — Вы оба мне так и не сказали, я не могу понять… В чем суть эксперимента, самая суть?
— Ну это же просто, Боря. Помните школьные опыты с бумажками? Опустили ее в пробирку, посинела — опыт удался. И вот такие бумажки мы трое.
Посинеем — все в порядке, можно начинать по всей планете. Поняли?
— Понял… — сказал я. — Доброй ночи.
Дверь за ними захлопнулась. Я прибрал со стола, поплелся в спальню. Жанна захлопнула книгу и вопросительно взглянула на меня, я отобрал книгу, положил ее на столик и поцеловал Жанну.
— Ушли? — спросила она.
— Да, — сказал я.
— Вы не поссорились?
— Вроде нет. Ноль-ноль, команды покидают поле.
Мне было с ней удивительно просто и легко, как будто мы знали друг друга с пеленок, и с первого класса я таскал за ней портфель, в девятом целовались в подъезде, а в восемнадцать прибежали к загсу за час до открытия.
— Слушай, — сказал я, садясь рядом с ней. — Понимаешь, такое дело… Если эксперимент провалится, что будет с тобой?
— Не знаю.
— То есть как? Что, у тебя на этот счет нет инструкции?
Она молчала. За окном стояла теплая летняя темнота, вспыхивали огоньки электросварки на соседней крыше, во дворе припозднившийся Бережков орал ужасным голосом песню про каскадеров.
— Сложно… — сказала она. — Во-первых, не хочу я возвращаться (я взмахнул крыльями и взлетел на седьмое небо и выше, выше…), во-вторых, наши, кажется, чего-то не рассчитали или не ждали. Вы какие-то особенные, с остальными было проще, у нас принято считать, что любая цивилизация, не достигшая Эры Изобилия, достойна только жалости, вы же полностью подходите под стандарт неблагополучных, отсталых, но в вас что-то есть, то ли ваши книги, то ли, не знаю, как сказать… Я не знаю, как это выразить, нас не учили думать о таких вещах…
