И я стала мечтать о ней. Ласкала себя, лежа в ее постели. Было приятно, но в тоже время дико мучительно. До смерти хотелось, чтобы Кет оказалась рядом, схватила меня, стиснула, впилась пальцами, зубами. Я ревела и кончала.
И так было до двенадцати лет, пока не появился Игорь. Я отдавалась ему до беспамятства, так, что ходить потом было больно. И становилось чуть легче. «Ты меня насилуешь», — говорил он. Вроде бы в шутку.
Все эти годы Кет больше не появлялась дома. Зато стала мелькать в телевизоре, играла девочку-скандалистку в глупом подростковом сериале. Я не могла смотреть на эти кривлянья. Во-первых, Кет была явно старше героини, как минимум, года на три. А во-вторых, чудовищно переигрывала. В ту пору Кет еще плохо владела собой, была диковатой. Местами, даже нелепой. Будто смесь воробья и кошки. Мужские повадки в ней зачастую перехлестывали женские. А в низком голосе всегда сквозил вызов.
Пумба тайком от меня поглядывала на дочь, записывала сериал на кассету. Смешно: она была матерью Кет, но в то же время жутко ее боялась. До дрожи, в прямом смысле.
Я заканчивала десятый класс, когда муж Пумбы загремел в больницу. Какое-то обострение в связи с запущенной язвой желудка — меня мало волновали подробности. Требовалась срочная операция. Официально — бесплатная. Но, разумеется, врачи ожидали поощрения за добросовестность. На тот момент лишних денег в семье не было: начался дачный сезон, практически все сбережения ушли на покупку стройматериалов. И тетя Люба позвонила дочери. С трудом ее разыскала, и, заикаясь от робости, рассказала о проблеме.
Вечером следующего дня Кет привезла деньги. Всучила матери стопку наличных, не переступая порога. Хотела было уйти, но Пумба разрыдалась, вцепилась в нее. Буквально затащила в квартиру.
Я и до этого считала тетю Любу жалкой. И дело было не только в жабообразной внешности и в неопрятности. В ней напрочь отсутствовало самоуважение. Порою она забывалась, начинала строить из себя ученую интеллигентку. Но стоило копнуть чуть глубже, слегка поднажать, и вылезала эта омерзительная трусость, желание лебезить, угождать, пресмыкаться. Пумба прямо-таки культивировала собственную ничтожность. Неудивительно, что родная дочь ее презирала.
Кет просидела на кухне около часа. Молча слушала нервные всхлипы и плаксивые речи матери. Та жутко нервничала, суетилась. По-быстрому собрала на стол, открыла коньяк. Сыпала трогательными историями о том, какой славной Кет была в детстве. Вспоминала, как они всей семьей отдыхали в Крыму, и прочее. В общем, давила на жалость. И все подливала, себе и дочери, рюмку за рюмкой.
