Она пожала плечами. Ну правильно, подумала я, не зря же у Кристи другая фамилия. А я как всегда, тормознула, даже ни разу не задумалась, почему. Блин, а еще, когда Кристи сказала «Кет», у меня внутри аж все вздрогнуло. Вот так, легко и просто, как бы между прочим: «Кет…» Раньше она всегда говорила «сестра». Хотя разумеется, знала, что все вокруг давно в курсе, кто ее сестра.
Потом Кристи предложила, давай, мол — от аристократов к дегенератам — начнем с вина. И я, по ее указке, быстренько выудила из холодильника бутылку какого-то там (явно не дешевого) «Шато», и разлила большую часть ее содержимого по здоровым пузатым бокалам. Я страшно обрадовалась выпивке, поскольку, если честно, уже начинала дрейфить (по правде, даже очень сильно), и хотела уже поскорей наклюкаться, не просто для храбрости, а так, чтобы вообще все стало по фигу. Даже тайком, за спиной у Кристи, отпила, прилично так, из своего бокала и снова его наполнила, как будто бы в первый раз. И вскоре стало полегче.
Я врубила телек, здоровый такой, прикрепленный к стене, полистала каналы, покуда не нашла приличную музыкалку. Растянулась на диване, а бокал поставила на пол. И старалась вести себя непринужденно так, развязно, и вроде бы получалось.
Мы поели, выпили. И еще выпили. И еще, и еще. И постепенно стало так хорошо, весело. Мы стали как заговорщицы. Ну, по крайней мере, мне так казалось. Кристи много болтала. В нашей паре она изначально выбрала роль рассказчицы, а я, само собой, благодарно слушала.
Чем пьянее мы становились, тем откровенней были ее истории.
— Мое детство кончилось в десять лет, — произнесла Кристи, отхлебнув шампанского прямо из бутылки, — Когда я увидела, как моя тетка, ну, мать Кет, расклячив ноги на кровати, долбит саму себя огурцом. Вся моя невинность была растоптана вмиг.
Я, как бы со стороны, услышала свой хохот, а потом голос, пьяненький такой, развязный:
— Ни фига се, как так вышло?
— Ну… я в их супружеской спальне рылась. Пришла со школы пораньше, и, пока никого, — Кристи подняла кисть ребром вниз и изобразила жест, ну, как ползет змея. — Хотела родительские фотки найти. Их от меня прятали, дабы «уберечь от лишних эмоциональных всплесков». А меня это дико бесило. Почему я не могу посмотреть на маму с папой? Почему не могу скучать и горевать, если мне этого хочется? Я весь дом перерыла, хотя, в общем-то, сразу знала — все фотоальбомы в спальне, заперты в комоде. Ну, я ключ благополучно стырила, все открыла, какие хотела фотки — вытащила, и тут входная дверь — «хлоп!» — тетка вернулась. Я еле успела все позакрывать, забилась в угол, между комодом и стеной, прикрылась шториной. Ну а дальше, она — изголодавшаяся по ласке женщина — стала делать свое черное дело. Сейчас я ее не виню, понимаю: когда муж — дальнобойщик, дома бывает редко, а ты — пятидесятидвухлетняя училка истории, с бородавками на лице, с окулярами толщиной в три пальца и с шиньоном, а любви так хочется…»
