Кто бы смог удержаться от улыбки, глядя на меня и мою маленькую семью, смирно сидящую за обеденным столом?
Во главе уставленного всевозможными яствами стола восседает сам король, то есть я – его величество хозяин острова, имеющий власть казнить и миловать. Я пирую, окруженный верными слугами. Одному только попугаю Попке, как фавориту, разрешается вести со мной беседу. Пес всегда сидит по правую руку; он, бедняга, от старости немного глуховат и обычно дремлет – так и прошла его одинокая жизнь на острове без подруги. Обе кошки не спускают с меня глаз в ожидании подачки… Это уже не те кошки, которых я захватил с корабля. Гостьи из Бразилии давно отправились в кошачий рай, а ко мне прибилась парочка из многочисленного потомства одной из них. Это полудикое кошачье племя доставляло мне много неприятностей и хлопот, пока я не повел против них настоящую войну. Через некоторое время вернулись только двое котят; они были крепкие, ласковые, правда, вороватые, но я оставил их у себя.
И все-таки мне не хватало пироги. Но забрать ее из дальней лагуны было слишком трудно, и я ограничивался пешими прогулками по острову. Время от времени меня тянуло снова взглянуть на очертания загадочной далекой земли. И однажды я снова отправился туда, откуда открывался вид на нее.
Если бы кто-либо повстречал меня в Англии в таком наряде, то долго бы смотрел мне вслед, не зная, задать ли стрекача или расхохотаться до упаду. На голове у меня красовалась бесформенная островерхая шапка мехом наружу с падающей на плечи накидкой, которая предохраняла мои затылок и шею от солнечных лучей и дождя. Нет ничего неприятнее и вреднее, когда в тропиках вода ручьем стекает вам за шиворот. Одет я был в долгополый кожаный камзол с разнокалиберными пуговицами и штаны до колен из шкуры очень старого козла, шерсть которого свисала почти до земли. Чулки мои и башмаки давно износились, и я сшил себе нечто отдаленно похожее на сапоги, застегивающиеся сбоку, словно гетры, но самого невероятного фасона. Поверх камзола я носил широкий пояс из козьей – какой же еще! – шкуры, очищенной от шерсти. Его дополняли пряжка в виде двух тонких ремешков, которыми я стягивал пояс, а по бокам – петли для пилы и топора. За плечами у меня болтались две сумки с порохом и дробью, ружье, корзина, а над головой я держал большой раскрытый меховой зонт, крайне безобразный, однако незаменимый в моих походах.
Что до моего лица, то оно совершенно не походило на негритянское, хотя именно этого и следовало ожидать, поскольку я жил у самого экватора. Кожа лица и рук лишь слегка потемнела, несмотря на то, что я ничуть не боялся загара. Первое время я отпускал бороду, а затем стал подстригать ее ножницами. Усы я оставил, и они отросли такой длины, какую я встречал только у турок-мусульман. Кончики усов свисали и закручивались, я часто цеплялся ими за колючие ветки кустарника, но расстаться с такой красотой у меня не было сил.
