Ко всему, смертельно болела голова, и, что хуже всего, болела уже привычно. Хмель теперь не выветривался из Юрия Алексеевича, разве только по недосмотру. А если вдруг и случалось такое, всегда наготове стояла бутылочка односолодового виски – ладно, не односолодового, обычного, дешевого, – откуда спасительный туман в голове пополнялся исправно. Головная боль была лучше душевной, предпочтительней – страдала одна только смертная плоть. Бессмертная же, по мнению многих, душа в эти мгновения сжималась, пряталась в потайных телесных полостях (пятки и прочее), не подавала признаков жизни.
С некоторых пор Суббота поверил, что если пить без остановки, душа не выдержит, уйдет в кому, а значит, не будет больше болеть. То, что вместе с душой может не выдержать печенка, а затем и весь бренный организм, его почему-то не волновало.
– Тюить-тюить-тюить! – из последних сил тянул свою соловьиную песню телефон, не хотел уняться, тревожил сердце.
– Вешайся! – с раздражением сказал ему Суббота.
Сказать сказал, но сам, конечно, понимал, что это только мечты и грезы: никогда бездушный прибор не кончит жизнь самоубийством. Именно за это и любили его дети и нувориши, и даже клали с собой в могилу – вдруг понадобится куда позвонить, а рядом безотказный друг.
Суббота со вздохом протянул руку, взял трубку.
– Си, – сказал, пусть думают, что тут итальянцы, может, беда испугается международного скандала, обойдет стороной.
Но беда не испугалась – в трубке откашливался знакомый баритон ответсека Алимова.
– Слушайте, Суббота, – проговорил он уныло, – у меня для вас плохая новость.
– Уж поверьте, ничего другого от вас и не ждал, – отвечал Суббота.
Алимов вдруг разозлился.
– Перестаньте хамить! – крикнул он плаксивым голосом. – Что же это такое, ни слова в простоте… Вы можете, наконец, вести себя прилично хотя бы раз в жизни?
– Раз в жизни – могу, – кротко согласился Суббота, и Алимов успокоился так же внезапно, как и вспылил.
– Вы, наверное, слышали про кризис, – продолжал он тем же унылым тоном, каким осел говорит о пропавшем хвосте. – Так вот, он добрался и до нас. Вы уволены, Суббота, уволены ко всем чертям…
Суббота почувствовал, как к сердцу его подкатывает тошнота. Откашлялся – не помогло.
– Что значит – уволен? – сипло спросил он. – Я не могу быть уволен, я работаю за гонорар.
– Нет, – возразил Алимов, – вы не работаете за гонорар, потому что отныне никаких гонораров у нас не будет. Со всеми, кто не на зарплате, мы прощаемся.
